Дуглас Кеннеди - Пять дней

— Он превзошел все основные показатели развития?

— Абсолютно все. А тесты на выявление способностей показали, что он исключительно одаренный мальчик. Особенно в математике. В школе для него это было единственным спасением, ибо в том, что касалось математики, он был просто волшебником. Помнится, когда он учился в десятом классе, мне позвонил его учитель по математике — мистер Полинг, кажется. По его просьбе я пришел в школу, и он сказал мне, что у Билли непревзойденные аналитические способности, что за двадцать пять лет преподавательской деятельности он впервые встречает столь незаурядный ум. Он предложил, чтобы Билли посещал дополнительные занятия после школьных уроков, а летом отправился в лагерь, где детям дают углубленные знания по математике, — в лагерь при МТИ, представляете? Мюриэл сочла, что это уже слишком. «Что он будет делать в этом математическом лагере? Только еще больше замкнется в себе». Таково было ее видение. Я стал спорить, говорил, что наш сын — талантливый мальчик и мы должны поощрять его способности, что, возможно, с помощью математики он сумеет выйти из состояния самоизоляции и одиночества, которое до той поры было определяющим в его жизни. Я рассудил, что в математическом лагере при МТИ он будет общаться со своими единомышленниками, «с повернутыми на цифрах чудиками», как выражался сам Билли, — в средней школе Бата таких, конечно, не было. Мюриэл также не устраивали расходы на все это предприятие — почти три тысячи долларов. В конце 1990-х для нас это было напряженно, хотя наш бизнес тогда приносил неплохой доход. И все же я настоял. Билли поехал в математический лагерь при МТИ. Первые две недели он казался невероятно счастливым. Ему нравились преподаватели. Нравились его новые товарищи — математические таланты. Я даже навестил его через десять дней. Никогда еще не видел его таким сосредоточенным, таким непринужденным, в ладу с самим собой и с окружающими. А его профессор — он преподавал лямбда-исчисление (мне пришлось в справочнике посмотреть, что это такое) — отвел меня в сторону и сказал, что намерен замолвить за Билли словечко в приемной комиссии, чтобы его следующей осенью без проволочек приняли в МТИ. В Бат я возвращался в приподнятом настроении. Мой сын — гениальный математик. Мой сын — будущий профессор МТИ, или Гарварда, или Чикагского университета. Мой сын — лауреат Нобелевской премии. Да, я понимаю, что все это были голубые мечты. Но ведь, по словам профессора, мой сын и впрямь мог всего этого добиться. А потом, спустя пять дней, мне позвонили из МТИ. Билли пытался поджечь простыни и матрас в своей комнате. К счастью, дежурный куратор не растерялся. Учуяв запах дыма, он схватил огнетушитель и погасил пламя. Но Билли своей выходкой нанес имущественный ущерб на сумму в несколько тысяч долларов. Когда он признался в поджоге, его тут же исключили из лагеря. Я, конечно, был подавлен случившимся. Но особенно меня угнетало то, что Билли, когда я приехал за ним, вообще отказывался говорить о том, что произошло. «Допустим, мне захотелось похулиганить», — только и сказал он. Когда он повторил это матери, она решила, что его нужно поместить в ближайшую психбольницу. Правда, они никогда не ладили. Билли знал, что мать считает его ненормальным, не таким, как все. Мюриэл всегда чувствовала себя неуютно рядом с кем-то, кто не вписывался в ее зону комфорта. Она ненавидит путешествовать. За последние пять лет из Мэна выезжала лишь дважды, и то на похороны родственников, живших в Массачусетсе. Она не в состоянии понять своего блестяще одаренного, но эксцентричного сына. Я неоднократно пытался поговорить с ней об этом — и пытался убедить ее в том, что наш сын нуждается в ее сочувствии. Но если Мюриэл определила для себя, что тот или иной человек — лишь источник неприятностей, мнения своего она не изменит.

Ричард умолк, вновь взял бокал с «Кровавой Мэри». Я тоже глотнула коктейля, силясь разобраться в сложном рисунке его семейной жизни. Из того, что он рассказал, я смогла сделать вывод, что Мюриэл была сухой, категоричной, бессердечной. Но не потому ли, что я сопереживала ее мужу, пребывавшему в крайнем расстройстве?

— У каждого из нас свои личные горести, не так ли? — сказал он. — И я ни в коем случае не хотел портить нам обед…

— Не извиняйтесь. То, что происходит с вашим сыном, — это беда. Большая, ужасная беда…

— То, что происходит с моим сыном… — повторил Ричард, понизив голос почти до шепота. — Вы говорите так, будто его наказали свыше. На самом деле… он сам себя наказал.