Жан-Мишель Генассия - Удивительная жизнь Эрнесто Че

– Попробовать стоило, верно?

– Нет! – рявкнула она в ответ.

9 июня Павел повез Йозефа и Кристину в лагерь Терезин. Шестьдесят километров пути они проделали в полном молчании и к полудню добрались до крепости. Несмотря на три ряда колючей проволоки, идущей вдоль стен, здание не производило устрашающего впечатления. У въезда на посту стояли три солдата-украинца, отказавшиеся пропустить их внутрь, и Павел уговорил одного из них сходить за дежурным офицером. Ждать пришлось долго. Здесь царила странная вязкая тишина, как будто на много километров вокруг не осталось ни одной птицы. Даже ветер и тот стих.

Месяц назад, сразу после освобождения, семнадцать тысяч узников были вывезены из Терезина, а лагерь переоборудовали под временный госпиталь для тех, кто был слишком слаб и не мог передвигаться самостоятельно, им не помогали даже полученные от американских врачей антибиотики. Майор медслужбы был в глухом отчаянии из-за собственной беспомощности, теряя каждый день по десять пациентов. Он рассказал посетителям, что накануне у него на руках умер один очень известный французский поэт. До архивов у майора руки пока не дошли – отступая, немцы сожгли часть бумаг, – но он пообещал начать розыск, как только появится возможность. Павел и Йозеф проговорили с майором около получаса, он был очень рад знакомству с коллегой, работавшим в знаменитом Институте Пастера, и заверил, что сделает все возможное, чтобы отыскать следы его отца.

– О чем вы так долго разговаривали? – спросила Кристина у Павла.

– Он подтвердил мои опасения. О Терезине ходило немало слухов. В Швейцарии я встречался с сотрудником Международного Красного Креста, ездившего в лагерь с инспекцией. Я был уверен, что мой отец попал именно туда, и стал его расспрашивать. Он меня успокоил, заверив, что Терезин образцовая тюрьма. Я хорошо знал этого дипломата – он не был дураком и не сочувствовал нацистам. Его отчет противоречил данным из других источников, но у меня не было оснований не доверять ему. Он собственными глазами видел трех или четырех заключенных в чистеньких камерах с цветочными горшками на окнах, садовников, подстригавших лужайки, библиотеку, полную читателей, отлично оборудованную кухню, парикмахерскую, где женщинам делали укладку, продуктовые лавочки и два кафе. Некоторые заключенные играли на скрипке, другие – на кларнете, остальные их слушали, были даже свой джаз-банд, оперная труппа и детский хор, составленный из счастливых, пышущих здоровьем детишек. Была еще одна, о многом говорящая деталь – умело подкрашенные лица женщин! Чтобы опровергнуть слухи о творящихся в лагерях зверствах, нацисты даже сняли фильм о «счастливой» лагерной жизни! [107]Я посмотрел эту документальную ленту в посольстве и немного успокоился – наверное, хотел поверить, что немцы не чудовища и отец спасется. Теперь мы знаем, что все это было мистификацией, жестоким маскарадом: актеров, участвовавших в этом дьявольском обмане, уничтожили, как и девяносто процентов чешских евреев. Терезин был концентрационным лагерем – таким же, как все остальные, с ужасающими условиями содержания: тридцать или сорок тысяч человек умерли от голода, дизентерии и тифа. Терезин называли преддверием Освенцима… Ты больше не увидишь отца, Йозеф.

Геноцид имел непредсказуемые последствия: немногие из выживших эмигрировали в Израиль, остальные массово вступали в чешскую компартию, твердо веря в радужное будущее страны.

В первые недели после освобождения война оставалась вездесущей, она заполняла собой бытовую повседневность и мысли людей: выбраться из ее тисков оказалось совсем не просто. Нужно было оставить прошлое в прошлом, попытаться начать все сначала и двигаться вперед, чтобы не потонуть в пучине горя, работать, строить планы и… жить, просто жить.

Йозеф прошел через полуразрушенную Ратушную площадь к улице Капрова. Отцовский дом выглядел необычно тихим. Он открыл дверь квартиры ключом, который дала ему мадам Маршова, щелкнул выключателем, но свет не зажегся – электричество было отключено. Йозеф попробовал пробраться к окну, наткнулся на стол, опрокинул стакан, открыл ставни и оторопел: в квартире царил полный разгром. Книжный шкаф лежал на боку, книги были разбросаны по полу, буфет стоял с распахнутыми дверцами, посуда разбилась в мелкие дребезги. Вандалы вспороли подушки с кресел и двух диванов, висевшие на стенах картины исчезли, а самую сильную ярость почему-то вызвали патефон и пластинки – их швыряли об стену. Преступники явно ненавидели Гарделя и Баха, впрочем «Гольдберг-вариации» постигла та же участь.