Юрий Винничук - Танго смерти

– Я только что оттуда. Шла мимо и заглянула внутрь. Зачем я это сделала? Я разрушила частичку своих детских воспоминаний. – Видно было, что она расстроена, и хоть и отвернулась к окну, я заметил в ее глазах слезы. – Там сейчас ничего этого нет… абсолютно ничего… Там сейчас стоит бочка селедки. Большая картонная коробка со спичками. И несколько ящиков уксуса. Это все… Хотя нет… Там есть соль. Большой деревянный ящик соли, которую набирают туфелькой и заворачивают в газету. Между прочим, селедку тоже упаковывают в газеты. В польские и украинские.

– А пан Зумпф?

– Он по-прежнему улыбается, но улыбка уже не такая… под глазами мешки, он уже не говорит «целую ручки, чем могу служить?», он уже ничего не говорит, когда видит людей, только вопросительно смотрит… но меня узнал… «А-а, панна Лия… приятно вас видеть… как мама?..» Потом подошел, взял меня за руку и прошептал: «Они все забрали… все… приехали ночью тремя грузовиками и забрали… а привезли вот это». Кто забрал? «Милиция. Для себя»… Они ведут себя как разбойники с большой дороги. Захватывают жилье, которое им нравится, а людей вывозят. Конфискуют мебель и вещи. А еще я встретила по дороге свою школьную подругу Двойру, она рассказала о Ребекке, дочери шинкаря Соломона… Ты помнишь ее?

– Еще бы!

– Ребекка примчалась к ней ночью, она сбежала из транспорта, который направлялся в Сибирь. Отец с матерью бежать не захотели. Двойра прячет ее у себя. Просила у меня какую-нибудь одежду. Пойду вечером, занесу. А в шинке Соломона – «Закусочная». А Владислав Залевский, владелец знаменитой кондитерской на Академической, знаешь, кто он теперь? «Кондитерский рабочий», его обязанность – следить за шоколадной массой в котле. А на фризиерне пана Торбы на Городоцкой, куда ты ходил стричься, написано «Парик… махер… ская». Неужели это одно и то же?

Ее отец был толстяком с большой, круглой как мяч головой, которую он тщательно выбривал. На короткой шее виднелась массивная золотая цепочка, на одном из пальцев – золотая печатка. Дочь явно пошла в мать – та была еще довольно красивой, сохранила стройность и пышные волосы. Оба вошли в дом, как в музей, сразу стали озираться по сторонам, непонятно, что они здесь ожидали увидеть. Когда сели за стол, разговоры действительно пошли о погоде и потом перешли к политике, будущий сват сетовал на власть, он за них голосовал, а они вон как… Но у него еще все впереди, а потому он советовал бы не торопиться с браком, потому что если его восстановят в должности, он сможет и Марка пристроить, а что – на таможне компьютерщики тоже нужны. К удивлению Марка, эта идея всем пришлась по душе, даже Данка пожала плечами, а Ярош кивал головой и бормотал что-то о том, что скоро пост, а в пост не годится… Потом разговор снова перешел на политические темы, потому что отец Данки никак не мог успокоиться, что так жестоко были преданы его идеалы, пришлось разочароваться в том, во что верил, хотя он всегда держал руку на пульсе времени и был членом всех подряд провластных партий, но вместе с тем и патриотом…

Ярош слушал его, как врач слушает пациента. Когда тот наконец умолк, мать Данки наклонилась к Ярошу и спросила, не хочет ли он показать ей сад. Он сразу согласился, заподозрив, что это, пожалуй, входит в некий предварительно обсужденный с отцом сценарий, так как тот сразу же стал с особым увлечением рассказывать о том, как, работая на таможне, ездил на охоту в пограничную зону, куда простому смертному хода нет.

– У вас здесь хорошо, уютно, – сказала она, прохаживаясь между деревьями. – Знаете, Данка слишком эмоциональна… Я бы сказала, порывиста. У нее было немало увлечений. Хотя, возможно, это и трудно назвать увлечениями. Словом, прилетает и рассказывает, что познакомилась с кем-то таким… таким… таким… А проходит несколько дней – уже все, сидит дома, на телефонные звонки не отвечает. И так вот продолжается с самой школы. Мы, знаете ли, не вмешивались в эти ее увлечения. Иногда, возможно, что-то подсказывали, советовали. Но она сама очень быстро разочаровывалась. Мы не против, чтобы они с Марком поженились, нет… Но, зная нашу Данку… Однажды она нам заявила, что вообще не собирается замуж. Будет заниматься наукой, а для ученого замужество – смерть. Так и сказала. Смерть!

Она подошла к старой яблоне и погладила шершавый ствол.