Иэн Макьюэн - Искупление

А ведь еще полчаса назад у него не было никаких надежд. После того как Брайони скрылась в доме с его письмом, он продолжил свой путь, хотя ему мучительно хотелось вернуться назад. Даже подойдя к двери, он еще не знал, как быть, и несколько минут мешкал, пытаясь из двух зол выбрать меньшее, под освещавшим крыльцо фонарем, вокруг которого бился единственный преданный мотылек. В конце концов выбор свелся к следующему: либо войти и открыто встретить ее гнев и презрение, представить объяснения, которые, разумеется, не будут приняты, скорее всего быть отвергнутым и испытать невыносимое унижение; либо, не говоря ни слова, уйти прямо сейчас, сделав вид, что письмо было послано сознательно, и мучиться всю ночь и последующие дни, не ведая, какова была ее реакция. Последнее было бы еще более ужасно. И бесхарактерно. Он обдумал обе возможности еще раз и пришел к тому же выводу. Выхода не было: ему придется поговорить с ней. Он положил палец на кнопку дверного звонка, все еще испытывая искушение повернуться и уйти. Тогда можно было бы в безопасной тиши кабинета написать письмо с извинениями. Трусость! Палец лежал на прохладном фарфоре кнопки, и прежде чем сомнения не одолели его окончательно, он заставил себя нажать на нее. Отступив на шаг, он почувствовал себя как человек, только что проглотивший смертельный яд, не оставалось ничего иного, кроме как ждать. В доме послышались шаги – стаккато женских каблучков по кафельному полу холла.

Когда Сесилия открыла дверь, он заметил в ее руке свое сложенное письмо. Несколько секунд они стояли, молча глядя друг на друга. Он так и не придумал, с чего начать. Единственной мыслью, вертевшейся у него в голове, была мысль о том, что на самом деле Сесилия еще прекраснее, чем он воображал. Шелковое платье нежно облегало все изгибы ее стройной фигуры, но чувственные губы маленького рта были сжаты, выражая презрение, а может, даже отвращение. Яркий свет ламп, горевших у нее за спиной, слепил его и не позволял рассмотреть выражение лица. В конце концов он все же произнес:

– Си, это была ошибка.

– Ошибка?

Через открытую дверь гостиной до него донеслись голоса: сначала голос Леона, потом – Маршалла. Вероятно, из опасения, что их прервут, она отступила и пошире открыла дверь. Он проследовал за ней в библиотеку, погруженную в полумрак, и, стоя у двери, терпеливо ждал, пока она нащупает кнопку настольной лампы. Когда лампа зажглась, закрыл дверь. Он представлял, как уже через несколько минут будет идти через парк назад, в свое бунгало.

– Это не тот вариант, который я собирался тебе передать.

– Вот как?

– Я вложил в конверт не тот листок.

– Ах так?

По ее сухим репликам он ничего не мог понять, а выражение ее лица по-прежнему не видел отчетливо. Она обошла стол и оказалась за лампой, у книжных полок. Он сделал еще несколько шагов в глубь комнаты, не преследуя ее, а просто для того, чтобы расстояние между ними не было слишком большим. Сесилия могла прогнать его еще тогда, когда он стоял у входа, а теперь у него появился шанс объясниться.

– Брайони прочла письмо, – сказала она.

– О Боже! Прости.

Он чуть было не начал с мольбой о прощении рассказывать ей о безудержности своих чувств, о нетерпении, заставляющем забыть приличия, о том, как он читал купленного в Сохо из-под полы «Любовника леди Чаттерлей», выпущенного издательством «Ориоли». Но эта новость – нечаянно вовлеченный в дело невинный ребенок – переводила его промашку в разряд поступков, исключающих возможность прощения. Теперь предлагать какие бы то ни было объяснения было неприлично. Он лишь повторил, на сей раз шепотом:

– Прости…

Она попятилась еще дальше в угол и оказалась в глубокой тени. Но, даже сознавая, что она хочет спрятаться от чего, он невольно сделал еще несколько шагов вперед.

– Это было глупо. Но у меня и мысли не возникло, что ты это увидишь. Что кто-либо вообще это увидит.

Она дернулась в сторону. Одно плечо уперлось в стеллаж. Ему показалось, что она скользит по нему и вот-вот исчезнет между книгами. И тут он услышал тихий хлюпающий звук, какой бывает, когда человек, пытаясь что-то сказать, с трудом отдирает язык от нёба. Но она ничего не сказала. Только теперь ему пришло в голову, что Сесилия, быть может, не отступала от него, а уводила поглубже в тень. С того момента, как он решился позвонить в дверь, терять ему было нечего, и он стал медленно наступать, пока она не уперлась спиной в угол, наблюдая за его приближением. Шагах в трех от нее он остановился. Здесь было довольно светло, и стоял он теперь достаточно близко, чтобы увидеть: она пытается справиться со слезами и что-то сказать. Ей это не удавалось, и она покачала головой, давая понять, чтобы он подождал. Отвернувшись и прикрыв нос и рот сложенными домиком ладонями, она промокнула слезы, потом взяла себя в руки и вымолвила: