Иэн Макьюэн - Искупление

Выложив на стол бумаги, привезенные из библиотеки, я сделала себе сандвич и начала собирать вещи, которые могли понадобиться для поездки с ночевкой. Слоняясь по квартире из одной хорошо знакомой комнаты в другую, я отдавала себе отчет в том, что независимости моей скоро придет конец. На столе в рамке стоял портрет моего мужа Тьерри, сделанный в Марселе за два года до его смерти. Когда-нибудь я буду спрашивать, кто это. Чтобы успокоиться, я стала выбирать платье для вечера в честь моего дня рождения. Возможно, моя болезнь способствует омоложению организма: я оказалась худее, чем была год назад. Перебирая развешанные на плечиках костюмы, я на несколько минут забыла о своем диагнозе. В конце концов мой выбор пал на отрезное кашемировое платье серебристо-серого цвета. Остальное подобрать было нетрудно: белый атласный шарфик, камея, доставшаяся мне в наследство от Эмилии, – чтобы заколоть его, открытые туфли-лодочки – без каблуков, разумеется, – и просторная черная шаль. Закрыв чемодан, я отнесла его в прихожую, поразившись тому, как он легок.

Моя секретарша придет завтра, до моего возвращения. Я оставила ей записку с перечнем просьб. Потом налила себе; чашку чаю, взяла книгу и уселась в кресле у окна с видом на парк. Я всегда умела заставить себя не думать о том, что меня по-настоящему тревожило, но читать сейчас все равно не получалось. Я была слишком взволнованна. Поездка в деревню, ужин в мою честь, возобновление семейных связей… А ведь у меня только что состоялся тот самый классический «откровенный разговор с доктором». По идее мне следовало пребывать в глубокой депрессии. Может быть, я, как нынче выражается молодежь, уже в отключке? Но это все равно ничего не меняет. Машину оставалось ждать еще не менее получаса, меня одолевало беспокойство. Встав с кресла, я несколько раз прошлась по комнате. От долгого сидения у меня начинают болеть колени. Меня преследовал образ Лолы: суровость этого старого, кричаще раскрашенного лица, отвага, с которой она шла на своих опасных высоких каблуках, ее жизненная энергия, то, как шустро она нырнула в «роллс-ройс». Неужели я соревновалась с ней, вышагивая по ковру от камина до дивана? Начиная с тех пор когда ей перевалило за пятьдесят, я всегда думала, что бурная светская жизнь и курение сведут ее в могилу. И вот ей уже почти восемьдесят, а у нее все такая же ненасытная жажда жизни и щеголеватый вид. Она всегда была типичной старшей девочкой с чувством собственного превосходства и всегда стояла на одну ступеньку выше меня. Но в этом последнем важном деле я ее обскачу, она, глядишь, доживет до ста. При жизни я не смогу опубликовать свою книгу.

«Роллс», должно быть, произвел-таки на меня впечатление, потому что, когда, опоздав на пятнадцать минут, машина за мной все-таки пришла, я испытала разочарование, хотя обычно такие вещи меня не трогают. Это была пыльная малолитражка с затянутым нейлоновой шкурой под зебру задним сиденьем. Зато таксист, карибец по имени Майкл, оказался веселым и предупредительным, он тут же взял у меня чемодан и безо всякой просьбы с моей стороны сдвинул переднее пассажирское сиденье, чтобы мне было просторнее сидеть сзади. Поскольку мы сразу выяснили, что я не люблю громыхающей музыки, независимо от громкости, а у него было неважное настроение и он нуждался хоть в каком-то развлечении, мы, придя к обоюдному согласию, заговорили о семьях. Отца своего он не знал, а мать работала врачом в Мидлсексской больнице. Сам он окончил юридический факультет Лестерского университета и собирался писать докторскую диссертацию в Лондонской школе экономики на тему «Законодательство и нищета в третьем мире». Когда мы выехали за пределы Лондона через унылый Уэст, он вкратце изложил мне свою теорию: нет законов о собственности, стало быть, нет капитала, а следовательно, и благосостояния.

– Вполне юридический подход, – заметила я. – Многообещающее дело для вас самого.

Он вежливо рассмеялся, хотя, видимо, счел меня безнадежной тупицей. В наши дни совершенно невозможно судить об уровне образования человека по тому, как он говорит, одевается, какие у него предпочтения в музыке. Безопаснее всего обращаться с каждым встречным как с высоким интеллектуалом.

Мы проговорили минут двадцать, и, когда машина выехала на шоссе и мотор забубнил монотонно, без перебоев, я снова заснула, а проснувшись, увидела, что мы уже на проселочной дороге. Голова у меня была болезненно стиснута железным обручем. Я достала из сумки три таблетки аспирина и, с отвращением разжевав, проглотила их. Какую еще часть рассудка и памяти отнял у меня крохотный удар, вероятно, случившийся, пока я спала? Мне этого никогда не узнать. Именно тогда, сидя на заднем сиденье малолитражного такси, я впервые испытала нечто близкое к отчаянию. Я бы не сказала, что меня охватила паника, это было бы преувеличением. Может быть, своего рода клаустрофобия: ощущение беспомощного заточения в зоне распада и чувство, будто я уменьшаюсь в размерах. Тронув Майкла за плечо, я попросила его включить свою музыку. Он решил, что я хочу напоследок, поскольку мы приближались к пункту назначения, сделать ему уступку, и отказался. Но я настояла, и бухающий, словно молот, гулкий басовый ритм заполнил салон, а поверх него несильный баритон запел на неведомом мне карибском наречии что-то похожее на ребячьи стишки или считалочку. Это позабавило меня и помогло. Незнакомые слова звучали совсем по-детски, хотя скорее всего выражали нешуточные страсти. Я не стала просить перевести их мне.