Ласло Немет - Избранное

Теперь за ней следили еще внимательней, Кизела без передышки журчала что-то невнятное, мать принесла молитвенник, принадлежавший когда-то ее матери, и читала его, пока Жофи не уснула. Все, кто до сих пор приходил к Шанике, потянулись теперь сюда, в заднюю комнату. Опять в приоткрытой двери появились сперва черные платки, опять вид у родственниц был такой же взбудораженный, как тогда, у постели Шаники. Так же, ища зловещего знака, ощупывали их глаза лицо Жофи — видать, и она не долго протянет. В сумрачном ожидании, понурясь сидели они на стульях, как будто ей следовало вот здесь, перед ними, разорвать себе сердце. Сжимали в руках носовые платки с траурной каймой, вздыхали по временам, но вздохи эти находились в странном противоречии с их задубевшими в долгом молчании, мужеподобными лицами. Иногда какая-нибудь из женщин заговаривала об умершем:

— Ты была там? Уж такой славненький лежит, будто заснул только. — И, приметив, как содрогалась от этих слов Жофи, шепотом спрашивала у тетки Хорват: — А она его еще и не видела?

Хорват, прикрывшись пухлой ладонью, шептала что-то в ответ.

— Оно и лучше, что не пускаете, — вполголоса соглашалась собеседница и доброжелательными кивками давала Жофи знать, что понимает ее слабость — сама-то она всю ночь напролет молилась у смертного ложа своего взрослого уже сына, ну да ведь натура у каждого разная, кто посильней, а кто и послабее.

Однако к вечеру черные платки все громче стали утверждать, что оно и лучше, ни к чему терзать себя, на мертвого сынка глядеть. «Один раз попрощались, и будет», — говорили вокруг, так что Жофи, почувствовав наконец укоры совести, стала жаловаться и требовать, чтобы ее пустили к Шани. Она надеялась, что ее будут удерживать, может быть, даже запрут на ключ. Ей и в самом деле говорили: «Не надо, не ходи, к чему уж это», но возражения были так слабы, что она вдруг решительно поднялась с места.

— Только и осталось мне видеть его, покуда он здесь, — проговорила она, — больше ведь никогда не увижу.

Все нашли это прекрасным, и уговоры смолкли. Жестокое любопытство проступило на лицах, когда молодая женщина направилась в переднюю комнату. Кизела забежала вперед, словно ей нужно было оправить что-то, а на самом деле лишь затем, чтобы лучше видеть лицо Жофи; мать уцепилась за дочь и заранее всхлипнула, быть может, для того, чтобы заплакала наконец и Жофи, в слезах найдя облегчение.

В комнате было сумеречно, лишь одну ставню оставили приоткрытой, в изголовье гроба горели две свечи. Мебель из комнаты вынесли всю, кроме тяжелого шкафа да зеркала на стене, завешенного скатертью. Сбоку на скамье сидели две женщины — поденщица, что обмывала Шани, и Жужа Мори, полоумная вековуха, десятки лет прозябавшая в жалкой хибарке, живя подаяниями односельчан. Она дневала и ночевала на кладбищах и не пропускала ни одних похорон, часами ревностно молилась у гроба. Сейчас, когда комнату заполнили родственники, обе женщины еще ниже опустили головы, губы их что-то бормотали, пальцы мяли, вертели кружевные платочки — всем своим видом они показывали, как усердно молятся. Жофи сначала приметила этих двух, увидела, как поглядывают на нее исподтишка обе молельщицы. Между тем мать всей своей тяжестью припала к ее плечу и явно ждала, чтобы Жофи разрыдалась в голос. Спиной чувствовала Жофи и взгляды толпившихся в дверях женщин, терзаемых любопытством к ее горю. И вдруг злое, дикое упрямство захлестнуло ее: так нет же, не стану колотиться об землю вам на потеху! Зря подсматриваете, не упаду, не закричу!.. И она без слез, твердо ступая подошла к гробу, словно королева, к которой прикованы глаза главных сановников страны.

Между черным покрывалом и двумя дрожащими свечами плыло незнакомое, никогда раньше не виденное лицо. Желтый свет свечей выявлял в разгладившихся, успокоенных чертах новую, более возвышенную душу, какой не знала, не ведала Жофи. Что-то небесное было в этом спящем бездыханно Шанике; его широковатый носик стал тоньше, восковой лоб сиял под черными волосами, а сквозь прикрытые веки, казалось, глядели печальные синие глаза. Никогда не был Шаника таким прекрасным, таким нездешним. Этот Шаника был не только прахом того, прежнего, но и его могилой, принявшей другого Шанику в себя и поглотившей его безвозвратно. Жофи не могла отвести от него глаз. Словно завороженная стояла она перед ним, как будто сын вернулся к ней после многолетних скитаний и теперь она с удивлением смотрела, каким он стал, и ждала, узнает ли. Понемногу утихли и всхлипывания ее матери, старуха отошла от Жофи; потянулись в комнату Кизелы и любопытные гостьи. Только две плакальщицы шевелились иногда на скамье, да по лицу усопшего словно бы скользила улыбка, когда сильнее колебалось пламя свечей.