Манфред Грегор - Мост

— Я остаюсь ради него. — Он показал в сторону памятника. Все его поняли.

— Веское основание, черт возьми! — заметил Шольтен. — Что тут возразишь?

— А что бы сказал Штерн? — изрек вдруг Мутц, и все сразу подумали о своем школьном учителе.

Он был из тех редких людей, у кого нет врагов. Еще в детстве он стал калекой. Когда после тяжкой болезни он вернулся в школу, на него обрушилось, как удар, сострадание окружающих. И ему пришлось нести этот крест.

Товарищи его щадили, учителя ему помогали.

— Ну, как дела, Штерн? — спрашивали его зачастую, когда весь класс в поте лица трудился над очередной задачей по математике. И учитель наклонялся над его тетрадью, чтобы помочь, а остальные принимали это как должное: всем было понятно, что этот человек нуждается в помощи.

Но людское сочувствие терзало сердце ученика Штерна, и чем больше горбилась его спина, чем тяжелее был недуг, тем чище и светлее становилась его душа, и пришел день, когда он понял, что в убогом теле может жить здоровый могучий дух. И он учился, учился без устали.

— Спокойной ночи, — говорила ему мать. И он осторожно гасил свет, чтобы через десять минут снова зажечь его и до полуночи сидеть над книгами.

Когда первая мировая война окутала тенью страну, Штерн сдавал на аттестат зрелости. Он сдал экзамены лучше всех в классе. И когда все решили проситься на фронт, он пошел вместе со всеми. Но когда они с горящими глазами, полные воодушевления, под ликующие возгласы провожающих и бравурную музыку шли на вокзал, он смотрел на улицу из-за занавески.

И клеймо «негоден», так же как раньше людское сострадание, жгло его сердце. Он сидел в полупустой аудитории университета и слушал лекции, когда стали приходить первые письма с фронта. Он давал частные уроки сынкам состоятельных родителей, когда в газетах появились первые сообщения о гибели друзей и одноклассников. И когда по вечерам, убогий и согбенный, брел он по улицам города, ему казалось, что все указывают на него пальцем: «Смотрите, он сидит дома, а наши сыновья проливают кровь!» И он снова попросился на фронт, но его снова не взяли. И сказали при этом: «Вам следовало бы радоваться тому, что вы непригодны. Тысячи других были бы счастливы, а вы жалуетесь!»

В первый год после войны он окончил университет, и тогда появилась Гизела. Как-то вдруг вошла в его жизнь. Он познакомился с ней в ночном ресторане, во время пирушки с молодыми коллегами; а когда он проводил Гизелу домой и простился с ней у ее двери, он уже знал, что это та самая девушка, о которой он мечтал всю жизнь. Они провели вместе чудесные месяцы, потом пришло лето, и Гизела стала все чаще и чаще уклоняться от встреч с ним: как раз именно сегодня она собралась плавать или кататься на лодке…

Однажды он отправился с ней, надел купальные трусы и стал ждать ее на берегу. Она прибежала в голубом купальнике, молодая, здоровая, безукоризненно сложенная. Он не мог отвести от нее глаз. Ему казалось в тот день, что каждое ее слово полно сострадания. Все в нем восставало против этого, но он не мог отказаться от девушки. Спустя два дня он принял приглашение друзей и привел с собой Гизелу.

Сначала все шло хорошо. Они пили кофе на террасе. Потом один из его товарищей предложил Гизеле сыграть партию в теннис. Горбун одиноко сидел на террасе и смотрел, как там, на корте, они ловко отбивают мячи, как Гизела, стройная и гибкая, радостная и полная жизни Гизела, царит на площадке! Тогда он поднялся и ушел. Никогда больше он не видел Гизелу. На следующий день он покинул большой город и уехал в провинцию, где получил место школьного учителя.

Он был хороший педагог, специалист в своей области, но плохой воспитатель. Ученики боялись его. Он был справедлив, но суров. Однако все изменилось в тот день, когда малыш Штепке, только что поступивший в его класс, подошел к нему после урока и, глядя большими доверчивыми, глазами, спросил, не согласится ли он руководить их кружком. Они хотят строить модели настоящих кораблей, но у них нет руководителя. И тут учитель внезапно почувствовал, что этот малыш не испытывает к нему никакого сострадания и не только воспринимает его физический недостаток как нечто само собой разумеющееся, но и ждет от своего учителя помощи и участия.