Джузеппе Маротта - Золото Неаполя - Рассказы

В мой котелок тетя Луиза складывала все подряд — и спагетти, и салат, и даже крошки от пирожных — голод ведь не обращает внимания на такие вещи.

Спустя некоторое время после того, как мама устроилась к графу М., она получила предложение руки и сердца от его пожилого камердинера.

А теперь представьте себе жилище бедняков в нижнем этаже дома под колокольней в тот самый день, когда молодая вдова, отделявшая на ночь сына от дочек одеялами, которые она развешивала на веревке, должна была официально получить предложение стать женой толстого и добродушного камердинера.

Мария, моя старшая сестра, смутно намекнула мне на то, что должно произойти. Целое утро я не мог найти в себе мужества взглянуть матери в лицо; впрочем, думаю, что, будучи точно так же озабочена мыслью о том, чтобы не встретиться взглядом со мной, она не заметила моего смятения.

Было пасмурное мартовское воскресенье, мать принялась прибирать нашу комнату с самого утра, словно ей предстояло еще досуха вытереть весь вымытый дождем город; подышав на стекло, она протерла большой портрет отца, потом так же поступила с нами, усадив всех троих на стулья у стены, и была в особенности озабочена моей прической.

Помню серьезные и замкнутые лица сестер (девочки, в отличие от мальчиков, всегда выглядят так, будто знают о браке все); что касается меня, то я чувствовал себя совершенно одуревшим, мне казалось, что я превратился в какой-то предмет домашнего обихода, один из самых хрупких — таких, как керосиновая лампа, например, или накрывавший младенца Иисуса стеклянный колпак, который, казалось, вот-вот упадет и разобьется. Я все думал про те вечера, когда ходил встречать мать на улицу Милле, к дому графа. Она выходила и легкими движениями оправляла на мне костюмчик. Я брал ее за руку, и мы пускались в путь. Дорога была длинной: на подъемах возле Музея и Санта-Терезы я на ходу почти засыпал, доверившись теплоте милой руки, которую держал в своей. Правда, засыпал я не больше чем на шаг, на два, вздрогнув, я тут же поднимал отяжелевшие веки и снова видел ее белое лицо под вуалью; мы были уже на улице Толедо, и она говорила: «Пеппино, мы пришли». Как можно, чтобы она об этом забыла! «Мама, но ты ведь уже обручена со мной», — хотел я сказать ей и заплакал.

Первым пришел дон Аурелио, кузен-священник, который должен был председательствовать на церемонии; пока мать готовила кофе, вошел, весь в струях дождя, предполагаемый супруг. Он сел и положил шляпу себе на колени. Сутана и кольцо кузена-священника внушали ему робость. Глаза у меня сделались как окна, стены отодвинулись, и все мы очутились в центре образовавшейся пустоты. Мать не смотрела ни на что и ни на кого. Она сказала:

— Дон Аурелио, это дон Сальваторе, о котором я вам говорила.

— К вашим услугам, ваше преосвященство, — сказал толстый камердинер.

— Я не преосвященство, — объяснил кузен-священник.

— Целую руки, монсиньор.

— Я не монсиньор.

— Ну, тогда уж и не знаю. Во всяком случае, лучшие пожелания и сто лет жизни, — мирно заключил гость.

Молчание. Мать не садилась. Она укрылась под портретом покойного адвоката и стояла там такая прямая, маленькая, бледная и бесплотная, какими бывают мамы только в воспоминаниях сыновей.

— Так что же, Кончетта… — сказал кузен-священник.

— Он хочет взять меня в жены, — просто сказала мать, указывая на толстого камердинера.

Дон Аурелио задал необходимые вопросы. Дон Сальваторе объяснил, что уже двадцать лет служит у графа М., сообщил, что имеет кое-какие сбережения и подтвердил свое намерение жениться, и как можно скорее.

— Послушай, Кончетта, — сказал кузен-священник, — дон Сальваторе кажется мне человеком порядочным и серьезным. На мой взгляд, тут не о чем раздумывать.

— Исусе! — воскликнула мать. — А спросите его, почему он не женился до сих пор?

Я не узнавал ее голоса. Слова, казалось, истлевали у нее в горле. Если бы вдова адвоката, сделавшаяся бельевщицей, была способна усмехаться, я бы сказал, что мать усмехнулась. Я видел, что у нее дрожат руки. Она повторила:

— Почему вы не женились раньше?

— Не знаю, — сказал толстый камердинер. — Брак — это ведь как смерть: он случается только один раз.

— Сказать по правде, дон Сальваторе, это не совсем нормально, — сказала мать снова со своим истерическим смешком, — сорок пять лет вы прожили на свете, не женясь, а потом вдруг встречаете меня и…

— Это судьба, синьора, это просто означает, что так должно было случиться.