Чезаре Павезе - Избранное

Однажды вечером Амелия зашла за ней и, когда они спускались по лестнице, сказала:

— Вчера я нашла работу.

Джиния не удивилась. Она давно этого ожидала. Она спокойно спросила, скоро ли Амелия начнет.

— Я уже начала сегодня утром, — ответила та. — Два часа пробыла.

— То-то ты такая веселая, — сказала Джиния.

Потом спросила, какую картину пишет с нее художник.

— Никакую. Он просто делает зарисовки. Рисует мое лицо. Я говорю, а он набрасывает профиль. Эта работа много времени не требует.

— Значит, ты не позируешь? — сказала Джиния.

— Ты что думаешь, — бросила Амелия, — позировать — это обязательно раздеться и стоять голой?

— Ты завтра опять к нему пойдешь? — спросила Джиния.

Амелия пошла и назавтра и еще много дней подряд ходила туда. По вечерам она со смехом рассказывала про этого художника, который не мог ни минуты постоять на месте и все спрашивал Амелию, рисовал ли ее кто-нибудь вот так, расхаживая по мастерской, как он.

— Сегодня утром он нарисовал с меня ню. Он из тех хитрецов, которые приглядываются да примеряются понемножку, но сделают наброска четыре, и ты вся тут, и больше в тебе не нуждаются.

Джиния спросила, какой он из себя, и Амелия сказала: ничего особенного, маленький такой человечек.

— Как ты с ним познакомилась?

— Случайно. Заходи за мной завтра, — сказала Амелия, и они договорились пойти к нему вместе после обеда.

Назавтра, в субботу, был чудесный солнечный день. Амелия всю дорогу смешила Джинию.

По винтовой лестнице они поднялись в мастерскую. Это была большая комната, в которой царил полумрак, только в глубине ее в щелку между занавесями пробивался свет. Джиния с бьющимся сердцем остановилась на последнем марше лестницы. Амелия громко крикнула «добрый день» и в полутьме прошла до середины комнаты. Тут из-за занавесей вышел мужчина — полный, с седой бородой — и сказал, разведя руками:

— Сегодня я ухожу, девушки. Ничего не поделаешь.

На нем была широкая светлая блуза, которая оказалась грязно-желтой, когда он, обернувшись, немного отодвинул занавес, чтоб стало светлее.

— Сегодня, девушки, работать не стоит. Сегодня надо подышать воздухом.

Джиния все стояла на лестнице, откуда ей были видны ноги Амелии, четко вырисовывавшиеся против света, и тихо тянула себе под нос: «Ну пойдем, Амелия».

— Это и есть твоя подружка, которая хочет со мной познакомиться? Да ведь она совсем еще девочка. Подойди-ка сюда, — обратился он к Джинии, — дай я на тебя взгляну на свету.

Джиния Скрепя сердце переступила порог, чувствуя на себе любопытный взгляд серых глаз с каким-то хитрым, а может просто стариковским прищуром. Послышался резкий, раздраженный голос Амелии:

— Но мы же с вами условились!

— Что поделаешь? — сказал художник. — Что поделаешь? Да и вы тоже, должно быть, устали. Работать надо спокойно. Разве ты не бываешь рада, когда я даю тебе передохнуть?

Тут Амелия села на стул в тени занавесей, а Джинии показалось, что она стоит здесь уже целую вечность, не зная, как себя держать под перекрестным огнем взглядов художника и Амелии. Ей казалось, что художник шутит, но не с ними, а сам с собой; время от времени он бросал несколько слов пристававшей к нему Амелии и все повторял: «Что поделаешь?» Вдруг он, как мячик, отскочил назад и шире раздвинул занавеси. В пустом помещении пахло свежей побелкой и масляной краской.

— Мы обливаемся потом, — сказала Амелия, — дайте нам по крайней мере остыть. Верно, Джиния?

Между тем Бородач, повернувшись к ним спиной, открывал большие окна, выходившие в небо. Амелия сидела, заложив ногу на ногу, смотрела на художника и смеялась. Перед окном стоял мольберт с холстом, испещренным пятнами красок и следами соскобленных мазков.

— Когда же и работать, как не сейчас, пока еще светло? — сказала Амелия. — Держу пари, вы собираетесь изменить мне с другой натурщицей.

— Я со всеми тебе изменяю! — крикнул художник, который, низко наклонившись, рылся в ящике под мольбертом и выбрасывал оттуда листы, коробки, кисти. — Думаешь, ты лучше дерева или лошади? Я работаю, даже когда гуляю, ты что думаешь?

Амелия вскочила со стула, сняла шляпку и подмигнула Джинии.

— Почему бы вам не сделать набросок с моей подруги? — сказала она со смехом. — Она еще никогда никому не позировала.

Художник обернулся.

— Этим я и собираюсь заняться, — сказал он. — Меня заинтересовало выражение ее лица.

Он начал с карандашом в руке описывать большие круги вокруг Джинии, склонив голову набок, поглаживая бороду и щурясь, как кот. Джиния стояла посреди комнаты и не осмеливалась пошевелиться. Потом он велел ей стать ближе к свету и, не спуская с нее глаз, положил на мольберт лист бумаги и начал рисовать. В небе вырисовывались крыши домов и желтое облако. Джиния с бьющимся сердцем уставилась на это облако и, хотя слышала, как Амелия что-то говорила, ходила по комнате, сморкалась, ни разу даже не взглянула на нее.