Ричард Мейсон - Тонущие

Несколько ярдов мы прошли в молчании.

— Не сочтите, что я вас обвиняю, — продолжил ее отец. — Я беспокоился за дочь и до ее отъезда. Уже тогда она вела себя не так, как та Элла, которую я знал. Но после возвращения все стало намного хуже. Она не разговаривала ни со мной, ни с Памелой, постоянно стремилась остаться одна. Казалось, она потеряла интерес к жизни. — Он тяжело вздохнул. — Сначала мы решили, что смерть того француза… как его звали?

— Эрик де Вожирар, — торопливо подсказал я.

— Да, именно. Мы решили, что это его смерть настолько огорчила ее… Мы дали ей время, не стали торопить события. Но Элле становилось все хуже и хуже. Она совершенно перестала с кем бы то ни было общаться и, казалось, вообще утратила способность наслаждаться жизнью. И это беспокоило нас, ведь в пору своей помолвки она выглядела такой счастливой. — Александр опустил глаза.

Я тем временем размышлял о том пропитанном страстью лете, когда нам с Эллой казалось, что мы бессмертны.

— Мы все пытались помочь, — продолжал он. — Вот и кузина Сара как могла поддерживала ее. Но сейчас Элла никого не хочет видеть. А еще внимание со стороны прессы, конечно, не способствует улучшению ее настроения. Она целыми днями сидит одна в своей комнате. Со мной не разговаривает… Она… — Голос его пресекся. — Пожалуйста, Джеймс… — Он взглянул на меня, и я увидел в его глазах слезы. — Я волнуюсь за мою маленькую девочку. И не имею ни малейшего понятия, что делать. У меня такое ощущение, будто я ее теряю. А единственный, о ком она говорит, единственный, кого, по ее словам, она хотела бы видеть, — это вы.

В эту минуту мы подошли к входу на станцию «Ноттинг-Хилл-гейт». Неожиданно хлынул дождь.

— Я много раз собирался вам написать… Увидев вас сегодня, я почувствовал, что надо вам обо всем рассказать. Она говорила, вы не отвечаете на ее письма. Я старался не вмешиваться… и теперь боюсь, но… Если б вы повидались с ней, возможно, она бы переменилась…

Мысли мои метались, я не знал, что ответить несчастному отцу.

— Может, стоит хотя бы попытаться? — с мольбой произнес он.

— Попытаться?.. Но чем я могу помочь? — спросил я медленно, обращаясь скорее к самому себе, чем к Александру.

Тот с готовностью схватил меня за руку:

— Напишите ей, Джеймс. Позвоните. Навестите ее… Мой брат устраивает вечеринку в Сетоне в следующем месяце. Съездите туда вместе с ней.

Я отрицательно покачал головой. Он сник и прошептал:

— Пожалуйста, Джеймс, не бросайте ее в таком состоянии.

Я молчал, голова моя шла кругом.

— Хорошо, — согласился я наконец. — Я ей напишу. Передайте, что я ей напишу.

— Не могу выразить, насколько я вам благодарен. — Александр протянул мне руку.

Пожимая ее, я заглянул в его глаза, проговорил, силясь улыбнуться:

— До свидания, — и, не произнеся больше ни слова, двинулся дальше, на станцию подземки.

Не могу передать, что мне довелось пережить в ту ночь. Скажу только, что я не спал ни минуты. Отправился в мансарду — знал, что зажженный там свет не будет виден моим домашним, — и, мучительно пытаясь решить, что делать, как жить дальше, уселся в углу, где когда-то любила сиживать Элла. В поисках ответа мысли мои метались, готовые ухватиться за любую подсказку, как тонущий мечется в поисках хотя бы тоненькой соломинки, чтобы спастись во время шторма.

И выход нашелся. Однако поиски были трудными, и увенчались они признанием собственной слабости. Мне пришлось смириться с тем фактом, что я не сумею провести остаток жизни так, как жил последние три года. Какое бы зло я ни причинил Эрику, какого бы сурового наказания ни заслуживал, меня по-прежнему тянет к моей давней возлюбленной, я не в силах этому сопротивляться.

Мольбы Александра, конечно, произвели на меня огромное впечатление. Я больше не хотел и не мог подавлять воспоминания, и мрак, царивший в комнате, постепенно наполнялся образами, звуками, людьми, которых я считал давно утраченными.

Впервые после возвращения из Франции я ощутил в себе стихийную силу подлинной надежды и сладость любви вновь вернулась ко мне. Впервые за три года я обрадовался — и удивился, почти как подросток, — тайнам ночи, красоте звездного неба. Это произошло потому, что темнота больше не кричала. Теперь ее наполняли не сны об Эрике, а мысли об Элле. Я дрожал, едва смея дышать. Видел, как она прикуривает сигарету, убирает волосы со лба. Я снова слышал серебристые переливы смеха, ее нежный выговор. И целовал бархатную кожу под ключицей.