Ричард Мейсон - Тонущие

— Что объясняет Сарину…

— Ненависть. Она меня ненавидит.

— Понятно.

— Ситуация усугубляется тем, что она любит это место и понимает его, как я никогда не умела и не хотела. Я навсегда останусь здесь всего лишь туристом. Со своим акцентом, со своими взглядами — ну как я могу стать тут своей?

— Спасибо, Элла, вы многое прояснили. — Я задумался, пытаясь выстроить в голове четкую картину происходящего. — Но что вы имели в виду вчера, когда сказали, что не можете изменить свое поведение? Вы сравнили это с дурной привычкой, да?

Она кивнула.

— Что вы имели в виду?

— Я говорила о себе и о Саре, Джеймс. Трудно даже предположить, до какой степени жизнь каждой из нас продиктована тем, что происходит с другой. Я знаю, что однажды Сетон станет моим. И знаю, что я его недостойна. Вы представляете себе, каково это?

Видя, что я собираюсь ответить, Элла сделала жест, прося ее не перебивать. Она открыла окно у себя за спиной, впустила в комнату струю холодного, пронизывающего ветра.

— Ничего вы не можете себе представить, и я этому рада. Моя семья прожила здесь более трехсот лет. Вы способны вообразить, с какой ответственностью это сопряжено?

Я покачал головой.

— А знать, что ты этого не стоишь, а кто-то другой стоит, что ты не имеешь необходимой подготовки, а кто-то имеет? Иногда мне кажется, что для нас с Сарой было бы гораздо лучше просто поменяться местами. Если б только я могла избавиться от своего акцента, а она — приобрести его, если б она получила мое имя, а я — ее. Тогда я имела бы возможность думать то, что хочу, заниматься в жизни тем, что мне нравится, и добиться свободы, которой я так страстно желаю и которой обладает Сара. А Сара исполнила бы свою судьбу.

Элла рассеянно провела рукой по волосам:

— Но кто-то поменял наши роли. Судьба подшутила над нами. Сара никогда не получит того, что имею я. А мне выпало изо всех сил бороться, стремясь приобрести то, чем обладает она. Ее суровую уравновешенность, уверенность в постоянстве мира и своего места в нем. Все эти качества чужды моей натуре, но я так страстно желаю их приобрести. Я хочу доказать ей, что заслуживаю этот обожаемый ею чертов Сетон, что смогу позаботиться о нем. Видит бог, я желаю с честью выполнить свой долг. — Элла подняла на меня полные отчаяния глаза. — Разве вы не понимаете?

— Понимаю, Элла, — промолвил я. — Отлично понимаю.

— Тогда скажите мне, почему я хотела выйти замуж за Чарли, — резко потребовала она.

— Вы обручились с ним, — проговорил я медленно, тщательно обдумывая свою речь, осторожно подбирая слова, — потому что Чарльз Стэнхоуп — именно тот человек, за которого могла бы выйти Сара. Итон, Оксфорд, а еще он весьма мил, но не слишком умен. Он был бы отличной парой для графини Сетон. Полагаю, вместе с замком вы унаследуете и титул?

Элла кивнула.

— Но в итоге вы все-таки не выйдете за него. У вас слишком сильное «я», чтобы следовать чужим путем.

— Надеюсь, Джеймс.

Я встал с дивана и пошел через всю комнату, намереваясь поцеловать ее. Она выставила вперед руку, останавливая меня:

— Нет. Сначала вам предстоит узнать еще кое-что.

— Что именно? — осведомился я.

— Чарли Стэнхоуп — не просто человек, за которого Сара могла бы выйти замуж. Она бы и вышла за него, если б я не… — Голос Эллы дрогнул.

Я отпрянул:

— Если б вы не?..

— Сара влюблена в него, Джеймс. По уши влюблена, с той страстностью, с какой обычно влюбляются люди холодные, если с ними это вообще происходит. Я увела Чарли у Сары только потому, что она его столь сильно желала. Холодно, тщательно все продумав, я приступила к осуществлению этой задачи — отбить его у нее, и у меня получилось.

Она искоса взглянула на меня:

— Вот видите, как это страшно? Я готова была сделать что угодно, пожертвовать чем угодно: своим будущим, будущим Чарли, только для того, чтобы сделать больно Саре, чтобы показать ей: все ее воспитание и идеальная родословная ничего не значат! — Последнюю фразу Элла почти выкрикнула. — Поверить не могу, что я так поступила.

Я понял: словами тут не поможешь. Шагнул к холодному подоконнику, на котором она сидела, и обнял ее дрожащие плечи.

— Успокойтесь, — произнес я мягко. — Еще не поздно. Вы же все понимаете, вы знаете, что поступили неправильно.

Тогда я искренне считал, что понимание равнозначно отпущению грехов, и бездумно упустил из виду необходимость возмещения ущерба: лишь после него прощение становится благодатным, хотя оно возможно и без него.