Александр Мешков - Мешок историй про шалого малого

— Нет, — лаконично ответил Эдик, не глядя на хозяйку.

— Ты чем-то огорчен?

— Нет.

— Как мама?

— Хорошо.

— Ты передал ей привет в прошлый раз?

— Да.

— Ты сегодня немногословен, Эдуард. Книжку мою прочитал про Незнайку?

— Читаю. Она на украинском языке. Мне надо привыкнуть.

— Ну и как?

— Смешно. Украинский язык смешной.

— Я сегодня получила от Вадика письмо. У него все хорошо. Коллектив очень порядочный. Хорошая библиотека. Только Интернет не работает. Район спокойный. До райцентра всего двадцать километров. На другой стороне речки — Афганистан. И он по утрам видит, как пастухи гонят овец на выпас, представляешь? Ты в парке хочешь покататься на машинах?

— Хочу, — ответил Эдик.

— Тогда посиди, пока я соберусь. А потом мы в кафе посидим, мороженое в кафе покушаем. Да? Хочешь в кафе?

— Да.

Хозяйка вышла. Он услышал, как она запела своим контральто с глубокой вибрацией: «Нет смысла в ваших чувственных реча-а-а-а-ах! Абсурдны и нелепы ухищренья парадии-и-игмы!!»

По паспорту ее звали Клавдия. В народе — Белкой, за белые волосы. Она была маминой подругой. Вернее — сослуживицей. Они вместе пели в хоре оперного театра. А Белка еще и занималась репетиторством по вокалу. У Белки был взрослый сын Вадим. Эдик никогда его не видел. Вадим только что закончил Борисоглебское военно-авиационное училище и служил лейтенантом где-то на границе. Белка была свободной и одинокой женщиной, и Эдик, практически, был одинок. Вот и встретились два одиночества. Белка водила Эдика в цирк, в парк, брала с собой на пляж, читала ему книжки, играла с ним. Она словно вернулась в детство. Для Эдика она была единственным близким человеком в этом мире. После школы он всегда бежал к ней. А в последнее время и вместо школы.

Белка вышла к нему через пять минут нагая. Ее дряблые груди, забывшие прикосновение мужской руки, безжизненно болтались, словно две пустые хозяйственные сумки. Она присела рядом с Эдиком. Сердце его забилось в груди пойманной птицей.

— Ну, что ты? — Белка взяла его руку и положила к себе на грудь. Эдик руку не убирал. Белка перевела руку на мохнатый лобок.

— Давай! Ты же хочешь! Тебе ведь понравилось в прошлый раз?

Эдик кивнул головой. В прошлый раз действительно было хорошо. И в позапрошлый раз тоже.

— Давай, достанем его! Ну-ка? Где он? Петушок, петушок, красная головушка! Куда мы спрятались? Ку-ка-ре-куу-у-у-у-у! Ко-ко-ко! Мои хорошие! Иди сюда!? Вот он! Ты зачем спрятался? — Белка сюсюкая противным тонким голоском Мальвины, проворно расстегнув штаны, достала напрягшийся писюлек Эдика. Эдик смущенно засмеялся и отвернулся. Белка наклонилась и стала колдовать над пахом. Потом она легонько опрокинула Эдика на диван (который еще помнил рябую жопу Сталина!) и вставила писюлек в себя.

— Вот так! Вот так! — приговаривала она, закрыв глаза.

Эдик снизу смотрел на ее трясущиеся, словно тряпочные Петрушки, груди, и ему стало смешно и весело. Никто из этих уродов-футболистов, дразнящих и оскорбляющих его, никогда и не видел женских грудей! Сосунки! А он — скрипач! Да! Пусть скрипач! Но он видел полные груди у своей матери и пустые у Белки. Он видел, как занималась сексом мама с майором, дирижером военного оркестра. Она тогда, прошлой зимой, пораньше уложила Эдика спать, а он не спал, а наблюдал из-за шторки, как толстый майор, задрав ноги мамы, смешно дрыгал жопой. Эдику было обидно за мать. Ему казалось, что ей очень больно. Она стонала.

Белка встала, вытерла полотенцем промежность.

— Ты сегодня какой-то задумчивый… — сказала она.

— Я домой пойду! — сказал решительно Эдик, натягивая штаны. — А в парк? На машинках кататься?

— Это для детей!

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха, — гулко расхохоталась Белка. — А ты уже взрослый?

— Я пойду Ридинга готовить. Экзамен через месяц.

Эдик вышел в коридор и стал обуваться.

— Да… — Белка погладила его по голове, голос ее задрожал от нежности, — Ты и в самом деле взрослый… Эдик. Я тебе пирожков заверну, хорошо? Я сегодня пекла…

Домой Эдик возвращался с достоинством, не таясь, гордо неся скрипку в руках.

— Скрипач! Ха-ха-ха! Гляди! Скрипач! — орал, подпрыгивая рядом, какой-то вихрастый глупыш в нелепых отцовских штанах, которые были ему велики примерно на десять размеров.

Сухоглотов Аркадий оторвал тяжелую голову от стола, с хрустом покрутил ею в разные стороны и, наконец, облизав пересохшие губы, окончательно проснулся от каких-то резких неприятных звуков, происходивших где-то неподалеку. Немного посидев в странной, недоделанной до совершенства позе, он, наконец, понял природу этих мерзких звуков, соединяющихся в незнакомый атональный мотив. Это были сочные звуки скрипки, доносившиеся справа, где жила соседка Роза Циплак со своим маленьким ублюдком, сыном Эдиком.