Юрий Енцов - Волшебные рассказы

Мы поняли, что она принимала меня одного – за двоих людей. Я имел обыкновение время от времени переодеваться. Развел себе неприличное количество всякой одежды. Причем разных цветов, есть тут и черная куртка, и бежевая, и синяя. Джинсы всевозможных оттенков, от черного до коричневого включительно. К тому же, я периодически обрастаю бородой. И вот, когда я отпускал эту бородку, она принимала меня за другого человека. Ну, не совсем конечно, ей казалось, что это «дед приехал навестить внучка». Потом я, ничего не подозревая, состригал бороду, и с розовыми щеками становился в ее глазах уже собой – молодым отцом.

Между прочим, эта Наташка завела себе хмыря, здоровенного мужика, просто великолепно, мастерски умеющего «в стельку» надираться на халяву. Он довел эту способность до виртуозного совершенства. Некогда он то ли был, толи собирался стать журналистом (по крайней мере, он так отрекомендовался Свете, узнав, что она журналистка). Попал в тюрьму и лишился квартиры. Так что жить ему, кроме как у Наташки, женщины старше его лет на пять-десять, негде. Но возможно никакой он не журналист и не уголовник. Возможно он журналист с журналистами, отставник с отставниками, урка с урками. Ведь гораздо лучше, когда тебя принимают за своего. И тюрьмы могло не быть никакой, только лишь одна сума.

Долгое время он, этот Наташкин хмырь, имени которого я не запомнил, раскачиваясь, переходил улицу в совершенно неподобающем месте, и поднимался к Наташке – отдыхать. Отдыхал и опять уходил туда, где ему наливали. Потом, под утро, снова возвращался по проезжей части, останавливая мчащиеся машины жестом руки. Наташка его ругала на лестничной площадке, не за то, что он переходил улицу в неположенном месте, а за то, что он опять пьян (а пьян был почти всегда он), ругала своим визгливым голосом, но… опять, и опять принимала. Она существовала на пенсию и на то, что где-то что-то убирала, мыла полы. На это жила сама и содержала хахаля. Без него ее жизнь стала бы бессмысленной и пресной. Просто невыносимой.

Он периодически пытался с ее помощью куда-то устроиться работать. Однажды продавал какую-то ерунду на улице. Наташка очень гордилась этими его небольшими успехами, рассказывала о его феноменальном таланте «впаривать» людям китайский электрический ширпотреб. Потом он устроился охранником в большой супермаркет. Ему выдали униформу: черный костюм, белую сорочку, туфли. Он хорошо смотрелся, но продержался там недолго. В трезвом виде этот тип бывал зол. Зато когда выпивал становился веселым, общительным.

В подъезде было еще несколько алкашей и, в частности, две алкоголички. Сильно квасили на первом этаже. Там, перед дверью у Тоньки, (за которой в двухкомнатной квартире она жила с сожителем и тремя сыновьями) постоянно дежурили какие-то молоденькие, симпатичные девчонки. Так вот эта Тонька, а отнюдь не удачливый в поисках выпивки Наташкин хахаль, умерла первой. Я приметил однажды, как она стояла у стены под окнами и ее рвало. Вскоре сообщили, что она померла. Цирроз печени, видимо. Ее сожителя сыновья тут же после похорон из квартиры выставили, и я его больше не видел. Потом оказалось, что этот, очень и очень важного вида сутулый сморчок, за деньги оформил фиктивный брак с какой-то кавказской женщиной, и она поселилась в его квартире с настоящим мужем, кучей детей и родственников. Что с ним стало в дальнейшем, остается только догадываться.

Но зато в тонькиной квартире все стало гораздо веселее. Сыновья ее переженились на тех самых девочках, которые стояли под дверью. Один, самый дельный, – уехал куда-то жить, а двое других обзавелись детьми и живут в двухкомнатной квартирке со своими молодыми женами. Периодически они все вместе куда-то съезжали, пускали квартирантов, потом возвращались. Один из них совсем недавно, в этот всемирный экономический кризис, предлагал мне купить импортную подержанную машину, цена которой, по его словам, сорок тысяч долларов, а он ее мне предлагал всего за двадцать. Потом на подъезде вывесили объявление, что за их квартирой числится долгу сорок тысяч рублей. Хотелось бы верить, что они как-то справятся.

Давно умерла еще одна алкоголичка, тонькина подруга, жившая на пятом этаже, вместе с сыном Валеркой, который был очень разговорчив, общителен. По словам соседей квартира у них была страшно запущенна, одну комнату они сдавали девицам. Перед тем как умереть, эта тетка, известная под прозвищем «валеркина мать», спросила Свету: