Вячеслав Лейкин - Нет счастья в жизни

Телевизор стал мешать вольному течению мыслей, и Гусев даванул клавишу. На душе стало свободно и тепло.

Заверещал телефон. Звонила жена от метро, просила встретить на кольце, тем более что прямо от театра за ней увязался какой-то тип и все время предлагал свои мерзкие услуга. Вот и сейчас – она звонит, а он стоит у автомата и ухмыляется. Ждет.

– Он дождется, – радостно сказал Гусев. – Давай, вези его. А я встречу.

Два автобуса Гусев пропустил – ничего интересного. В третьем мелькнуло коричневое пальто жены. Гусев затрепетал. Он встал возле выхода чуть сбоку, чтобы не мешать людям выходить, и сосредоточился. Вышли пятеро, затем появился тот самый тип, которого Гусев успел разглядеть возле жены сквозь затекшие окна автобуса. На выходе он замедлился и, обернувшись, стал что-то говорить гусевской жене. Гусев ее не видел, только пальто сквозь щели мелькало.

– А ну, падаль, выходи! – клекоча, выкрикнул Гусев и дернул неведомого соперника за рукав.

Неведомого? Когда бы так! Перед Гусевым стоял тот самый парень, которого днем он имел глупость выдернуть из троллейбуса, только почему-то он был трезв. Но Гусев мог бы побожиться чем угодно на чем угодно, что это был тот самый поганец, который пятью часами ранее…

– Ты чего, совсем? – спросил парень, отодвигаясь от Гусева.

– Леня, не связывайся, не видишь, он пьян, – сказала… но это была не моя жена, просто пальто было совершенно такое же.

– А вы постыдились бы, – сказала она мне. – Вроде порядочный человек, а ведете себя, как хулиган.

И они ушли.

Я стоял, совершенно ошарашенный, потрясенный всей этой чепухой и тем, что парень оказался тот же самый, только он меня, естественно, не узнал, и что пальто было такое же.

– Полная чушь, – сказал я и засмеялся, ну буквально захохотал в голос. И тут приехал еще автобус, и оттуда вышла моя жена в коричневом…

Я просто зашелся от смеха.

– Ты чего? – спросила она и незаметно обнюхала мена. – Тот тип отстал. Потоптался на остановке и ушел. Ну чего ты? Что с тобой?

Но я не мог остановиться, не мог ничего ей объяснить, я шел за нею следом и хохотал, как ненормальный, как проклятый.

Позвонил мне однажды мой школьный товарищ, большой руки пушкинист, все «наше все» у него на откупе. А мы с ним не только учились в одном классе, но и жили на одной улице в соседних домах, я до сих пор здесь обретаюсь, а он давно съехал.

Ну и вот, позвонил он и спрашивает:

– Старик, ты дома? – и не успел я обдумать ответ, как он говорит: – Сейчас мы будем, – и трубку бросает.

И точно, явились: Сереженька мой мордастый с по-толстовски развевающимися бровями и с новыми, не освоенными еще зубами, а с ним телегруппа – снимать сюжет из цикла «Улица нашего детства».

И пошло-поехало: софиты, стрекотанье камеры, глуховатые команды режиссера.

И вот я уже непринужденно и весьма взволнованно пою гимн десятого «б» на свой же текст (помню, оказывается), вот мы разглядываем с соуличником и соклассником моим наши отроческие фотографии, и он, наткнувшись на одного из нас, спрашивает:

– А как Ленька, всё там же?

– Где?

– Ну, где работал. Работает еще?

– Зарыли Ленечку, – говорю, – два уже месяца тому.

Он помолчал, фотографии перебирает и снова:

– А как Лимон (наш учитель математики)? Здоров ли?.

– Лимон три года уже на Казанском лежит.

– А почему мне не сказали?

– Не доложили?

– Нет, я правда не знал. Жаль.

Посопел, пошуршал фотоальбом и снова:

– Что-то я про Шнобеля давно не слыхал.

Шнобель – это Вова наш Андреев, лет уже пятнадцать тому сгоревший от пьянства. Я ему (Сереже):

– Шнобель уже лет пятнадцать как…

Он, почему-то вдруг обиженно:

– Да я у тебя и спрашивать больше ни о ком не стану!

– А ты про меня спроси. Я-то вот он, снаружи пока…

Так и записали наш нелепый, а в сущности, печальный разговор. Но только вряд ли что покажут.

А песню, думаю, оставят, больно уж я был в ней хорош, даже подплясывал себе, поющему, от непонятно откуда взявшегося восторга.

Однажды приезжаю к другу своему Соломонычу на конюшню, а он весь какой-то сомнамбулированный: медлителен в речи и при ходьбе колеблется не по-хорошему.

Оказывается, за день до моего приезда слетел он с лукавого и ленивого красавца Карагеза и ударился головой о барьер. Да так сильно, что даже почти не пил вечером, а только улыбался виновато.

Наутро снова пошел барьеры расставлять.