Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

– Это хорошо. И завод рядом, и ДК.

– Да. Мы сначала в музыкальную устроиться хотели, мне предлагали, но потом передумали – далековато. А здесь – в двух шагах…

Сам – широкоплечий, среднего роста. Руки крепкие, большие. Жестикулирует ими. «Господи… а галстук какой смешной…»

– Правильно. У нас народу поменьше, комнаты просторные.

– Я уже заметил.

«Нельзя быть до такой степени похожим. Как его с работы не выгнали!»

Марина улыбнулась.

Он непонимающе заморгал светленькими ресницами и тоже улыбнулся.

– Таня в какую смену учится?

– В первую. Как первоклашке и положено.

– Тогда пусть приходит к… четырем. Да. К четырем. Договорились?

Наклонившись к девочке, Марина взяла ее руку.

Девочка кивнула и снова уставилась в пол.

– Танюш, ну чего ты надулась, как мышка? – в свою очередь наклонился отец и Марина успела заметить как натер ему шею тугой ворот белой рубашки.

– Я не надулась, – тихо и отчетливо проговорила девочка.

– Хочешь заниматься музыкой? – спросила Марина, чувствуя на себе взгляд близких серо-зеленых глаз.

– Хочу…

– Придешь завтра?

– Приду.

– Ну вот и отлично… Пусть приходит. А сейчас, вы извините, мне пора.

– Да мы тоже… Вы далеко живете?

– Очень! – устало рассмеялась Марина, отводя от лица непослушную прядь.

Улыбаясь, он смотрел на нее:

– Что, в области?

– Почти. В Беляево.

– Да. Далековато.

– Ничего. Я привыкла.

На улице шли молча.

Сергей Николаич вел за руку Таню, украдкой посматривая на Марину.

Он был в длинном и широком демисезонном пальто, из-за красного шарфа выглядывал все тот же полосатый галстук.

Марина, не обращая на них внимания, шла, сунув руки в карманы плаща, с трудом переставляя уставшие, свинцом налитые ноги.

Головная боль вернулась, немного мутило и хотелось пить.

Вскоре поравнялись с белой башней шестнадцатиэтажного дома, непонятно как втиснувшегося меж двумя серыми сталинскими крепостями.

– А вот и наш утес, – остановился Сергей Николаич.

– Аааа… понятно… – равнодушно посмотрела Марина и вздохнула.

– Пап, ну я пойду, – решительно освободила руку Таня.

– Иди, иди…

Она побежала к подъезду и скрылась в нем.

– Не заблудится? – спросила Марина.

– Да нет. Мы на третьем живем. Высоко решили не забираться, – пробормотал он, доставая из кармана пальто большой скомканный платок.

– Трехкомнатная?

– Да; – он украдкой вытер нос.

– А вас трое?

– Четверо. Мама еще моя…

Марина кивнула.

Сумерки сплавили дома в сероватую груду, кое-где скрашенную огоньками горящих окон. Сергей Николаич убрал платок.

– Сейчас, как прибежит, так сразу за пианино: бабушка, сыграй вальс. А бабушка сыграет…

– А бабушка сыграет… – тихо проговорила Марина, рассеянно глядя под ноги.

– Балует ее, – вздохнул он, доставая папиросы, – Добрая до предела.

– Добрая до предела, – снова повторила Марина и медленно побрела прочь. Спазм сжал ей горло, губы задрожали и слезы полились по щекам.

Они показались очень холодными, холоднее непрочного, потрескивающего под ногами ледка.

Прижав ладони к лицу, Марина заплакала, ее плечи задрожали.

Сзади подбежал Сергей Николаич:

– Что, что такое? Что с вами?

Голос его был испуганным и удивленным.

Не оборачиваясь и не останавливаясь, Марина замотала головой:

– Ничего… ннничего…

– Марина Ивановна… что случилось?

– Ничего… Отстаньте от меня…

– Ну, погодите… ну что вы… может я вас обидел чем-то?

– Отстаньте, прошу вас… отстаааньте… – всхлипывала она, порываясь идти, но он уже крепко держал ее под локоть, заглядывал в залитое слезами лицо:

– Ну, успокойтесь… пожалуйста… что случилось? А?

– Ничего… Господи… как все тошно…

Она снова заплакала, отворачиваясь, ледок жалобно хрустел у нее под каблучками.

– У вас, может быть, несчастье какое?

– Нет у меня ничего… Господи… сдохнуть бы … и то лууучше…

– Эээ… нет. Так дело не пойдет, – он решительно взял ее за плечи, – Ну-ка успокойтесь. Быстро!

– Не кричите на меня… я вааам не слееесарь заводской…

– Вот. Уже лучше.

– Отстаньте…

– Не отстану.

– Да отвяжитесь вы! Вон все смотрят…

– И пусть на здоровье смотрят. Сейчас мы возьмем машину и я вас отвезу домой…

– Еще чего… не поеду…

– Поедете. Идемте…

– Господи, какой надоеда… ну какое вам дело…

– Мне до всего есть дело…

– По долгу службы, что ли…

– Ага.

– Ну хоть не жмите руку-то мне!