Владимир Сорокин - Тридцатая любовь Марины

– Повернись ко мне, – прошептала Мария, разворачивая ее за плечи.

Марина повернулась.

Ее белое платье было заметно в темноте, в то время как от темно-коричневой Марии остались только блестящие глаза, поймавшие искорки двух фонарей.

– Я буду твоим мальчиком…

Невидимые руки настойчиво обняли, Мария прижалась своей мягкой грудью и стала целовать в шею, горячо шепча:

– Милая… любимая моя… люблю тебя… ты будешь моей… моей женщиной… моей первой женщиной…

Марине было приятно и хорошо, она положила свои руки на съеденные тьмой плечи, прижалась к невидимому телу.

Так длилось долго. Мария целовала ее в шею, в щеки, гладила грудь и плечи. Губы ее были теплыми и мягкими.

Потом вдруг они оторвались от щеки, исчезая на секунду, и вдруг…

Это было так нежно и неожиданно, что Марина вздрогнула, знакомая зыбкая волна мурашек пробежала по спине.

Нежные губы коснулись ее губ, требовательно раздвинули и чужой язык вошел в них, тронул язычок Марины. Рот приятно онемел, словно принял в себя сладкое вино, которое быстро прошло в грудь, заставив сердце затрепетать, а тело – замереть.

Смоляные глаза стали совсем близкими, тусклый отблеск фонаря играл на гладких волосах лунной морской дорожкой.

Язык снова вошел в рот Марины, неожиданно для себя она поняла сущность урока, ее губы ответно ожили, дрожь прошла по членам.

Это тянулось долго, мучительно долго и было сладко целоваться с этой взрослой, умной, красивой женщиной, которая все знает и все умеет, и так нежно пахнет духами, незнакомой жизнью и опытом, опытом…

– Милая, но мальчику поцелуя будет мало, – еще горячее зашептала Мария, часто дыша и не переставая прижимать к себе Марину, – Знаешь какие они требовательные? Особенно – красивые Представляешь, он узнает, что у тебя дома – никого. Бабушка уехала, как сейчас, квартира пустая. Он требует. Понимаешь? И ты должна пустить его, если любишь. И вот вы уже здесь. Дверь он крепко запер, соседи все давно спят. Вы одни. Он долго-долго целует тебя. а потом… потом…

Ее рука нащупала на спине молнию, потянула. Маринино платье ослабло на плечах, горячие руки стали раздевать ее:

– Потом он станет раздевать тебя. И шептать… милая, милая моя, я хочу тебя… будь моей… я люблю тебя… не противься..

Ловкие руки сняли с нее платье и трусики, потом с электрическим треском содралась Машина водолазка, приглушенно зыкнула молния брюк, загремели отброшенные туфельки, щелкнула застежка лифчика и дрожащее тело вплотную прижалось к ней:

– Милая… девочка моя… сейчас ты будешь моей…

Через минуту они уже лежали в мягкой бабушкиной кровати, прохладное бедро настойчиво раздвигало ноги Марины, губы настойчиво целовали, руки настойчиво ласкали. Прижав бедром гениталии Марины. Маша стала двигаться, кровать заскрипела и, словно спала непроницаемая пелена, долгое время скрывавшая что-то, родное и знакомое: с каждым скрипом, с каждым движением навалившегося тела тьма начинала становиться ТЬМОЙ, обретая свой прежний знак Тайны и Стыда, наполняясь мучительным запахом табака и цветов, пульсируя кровью в висках…

Первая ночь с первой любимой… Она навсегда вошла в сердце, в тело, в душу, заставив пятнадцатилетнее существо раскрыться огненным соцветием любви.

Ночь была душной и бесконечной, свежей и мгновенной, полной всего нового, трепетного и опьяняющего: долгих поцелуев, нежных прикосновений, сбивчивых признаний, ошеломляющих открытий, скрипящей кровати, бесчисленных оргазмов, восторженных слез, мокрой подушки, перепутавшихся волос, мутного рассвета, скомканной простыни, усталого благодарного шепота, полусонной клятвы, внезапного забытья и сна, сна, сна, – глубокого и спокойного, под нарастающий шум просыпающегося города…

– И в следующий раз будь посерьезней! – крикнула вдогонку Олегу Марина и, зажав подмышкой ноты, пошла в преподавательскую.

Там одиноко сидела на столе Клара и курила, покачивая пухлой ногой, крепко затянутой в коричневый сапог.

– Привет, Кларусик, – кивнула Марина.

– Привет…

– Все разбежались?

– Ага. Одни мы, две дуры… – равнодушно затянулась Клара.

Расписавшись в журнале, Марина посмотрела на часы:

– Ой, мне лететь надо, как угорелой.

Клара выпустила дым, понимающе оттопырив ярко накрашенные губы:

– Ясненько. Послезавтра собрание…

– Знаю…

Марина сняла с вешалки плащ, искоса посмотрела на Клару.

«Интересно, что она говорит, когда ее Вартан на нее наваливается? Наверно анемично вздыхает. Или молчит, как скифская баба…»