Мариуш Щигел - Готтленд

В Праге на Водичковой улице на проходящую женщину упал карниз, рассказывал Вацлав Гавел. Ее смерть вызвала бурю протестов. Власти направили массовое сознание в «нужное» русло, заявив в СМИ, что социализм сделал большой шаг вперед: теперь причины происшествия «даже могут подвергаться официальной критике».

Атмосфера вокруг смерти от упавшего карниза вдохновила Гавела на написание драмы («Меморандум», 1965): начальник некоего учреждения получает сообщение на непонятном странном языке. Он крайне удивлен: оказывается, подчиненные раньше него узнали, что все сотрудники обязаны использовать новый язык под названием «птидепе», призванный улучшить организацию работы — неточные формулировки будут исключены.

Омонимия сведена к минимуму. Один из персонажей — «языковой функционер» профессор Пержина — поясняет: «Слова должны создаваться из самых непривычных комбинаций букв». К тому же вводится логический принцип: чем шире значение слова, тем оно короче. Например, название птицы стриж должно состоять из 319 букв, а любимое выражение партийной номенклатуры «ввиду того что» — только из двух букв gh. Конечно, для подстраховки существует резерв — слово, состоящее всего из одной буквы f, на случай если появится что-нибудь, употребляющееся чаще, чем «ввиду того что».

«Птидепе» призван стать суперсинтетическим языком, в сущности — антиязыком. Говорящие на нем уподобляются роботам, неспособным определить, какие слова в какой ситуации лучше употреблять.

Почему же «птидепе»?

«А почему бы и нет?» — спрашивает Гавел. «Птидепе», также как и слово «kafkárna» (от Кафки; обозначает не поддающийся рациональному объяснению абсурд), основательно укоренилось в сознании чехов. Несколько раз, чтобы поддержать разговор, я спрашивал пражских таксистов, что значит слово «птидепе», и все понимали, что речь идет о новоязе.

«Черновая» фонограмма, предназначенная для демонстрации музыкального материала. Чаще всего демозаписи создаются начинающими исполнителями или авторами для представления музыкальным издателям, продюсерам и др.

Джонни Кэш (1932–2003) — американский певец, один из самых успешных исполнителей музыки в стиле кантри.

Район Праги.

С момента написания этого репортажа в 2002 году до момента сдачи в печать книги в 2006 году Карел Готт получил всех очередных «Золотых соловьев». Вполне возможно, что, когда книга попадет к читателям, у Готта в кармане будет еще один «Золотой соловей».

Один из немногих, кто напрямик говорит о своем позоре, каковым было участие в кампании против Хартии-77, — писатель и драматург Карел Гвиждяла. В анкете газеты «Лидове новин» он ответил: «Конечно, я показал себя не в лучшем свете, но, хотя я не был членом партии, когда подписывал Анти-Хартию, на нас оказывали давление, чтобы мы продали душу дьяволу. Я осознал свою слабость и покинул страну».

Мой Бог ( нем. ).

Печать ( лат. ).

Трансвеститы ( англ. ).

Споры о том, сам ли Ян Масарик выбросился из окна или ему помогли, продолжаются уже шестой десяток лет. Виктор Фишль — эмигрировавший в Израиль чешский писатель, бывший посол Израиля в Польше, а во время войны секретарь Масарика — за несколько дней до смерти в мае 2006 года дал интервью еженедельнику «Рефлекс», в котором возвращается к тем событиям. Он говорит, что Ян Масарик был человеком глубоко верующим. «И, стало быть, невозможно, чтобы он сам выпрыгнул из окна?» — спрашивает журналист. «Определенно нет, — говорит Фишль. — Я никогда в этом не сомневался. Но с другой стороны, я видел, как его западные друзья не могли его понять, удивлялись, почему он вошел в коммунистическое правительство. Я видел, что он не в состоянии им это объяснить и из-за этого страдает, а страдания не вели ни к чему хорошему. Я думал тогда: этот человек столь несчастлив, что способен на все. Доктор Карел Штайнбах написал, что Масарик держал на тумбочке снотворное, и сам Штайнбах сказал ему: “Гонза, можешь принять одну таблетку или две. Если примешь третью — четвертую уже точно не успеешь”. В 1990 году я был в составе израильской делегации, которая установила дипломатические отношения с Чехословакией. Министром был тогда еще Динстбир. Он пригласил нас на обед в Чернинский дворец (резиденция чехословацкого, а теперь и чешского МИДа. — Прим. автора ). Я сидел рядом с ним; неожиданно он спросил, не хочу ли я посмотреть квартиру Масарика. Он отвел меня наверх. Я знал эту квартиру, поскольку часто бывал у Яна. Динстбир показал мне даже ванную. Ян Масарик был крупным мужчиной, весил, наверно, килограммов сто. Для него было бы физически невозможно влезть на окно — пришлось бы подставлять стремянку. Я вообразил себе этого великана, который с трудом карабкается на окно, чтобы из него выпрыгнуть, а рядом лежит снотворное, которое достаточно только проглотить, чтобы покончить со всеми проблемами. И тогда я сказал себе: “Это исключено”».