Мариуш Щигел - Готтленд

Люди перестали друг друга бояться, а общество удивлялось само себе.

Можно сказать, произошло чудо.

Газеты и телевидение постепенно становились менее бесцветными. Из театра и кино исчезла скука. Вышли запрещенные книги. Была упразднена цензура.

На карикатуре в прежде официозной газете «Руде право» один человек говорит другому за столиком кафе: «Не о чем стало разговаривать. Все есть в газетах».

На другой карикатуре влюбленная пара стоит под деревом. Парень вырезает на коре большое сердце, а в центре его — слово «ДУБЧЕК».

Даже у нас на стенах люди писали лозунги: «Вся Польша ждет своего Дубчека».

Урра!

Тридцатидевятилетний Прохазка писал фельетоны и ежедневно встречался с молодежью. Митинги проходили тогда даже в городских парках.

«Не каждый может быть философом, но каждый в своих же собственных интересах должен полчаса в неделю думать», — советовал он в своей книге «Политика для всех». Книга мгновенно стала бестселлером. Прохазка получал по пятьдесят писем в день, потому что во многом помогал разобраться.

«Можно ли вообще сегодня быть счастливым?» — спрашивали его. Или: «Почему рецензенты сравнивают чешский фильм “Старики на уборке хмеля” с “Вестсайдской историей”, а простой гражданин до сих пор не имеет права посмотреть этот американский фильм, хотя с момента его премьеры прошло уже шесть лет? Вы подтверждаете, что члены ЦК тайно смотрят американские фильмы?»

— Нам вменяют в вину, — говорил Прохазка молодежи, — что мы нападаем на социализм. Но эта обвинения выдвигаются теми, кто превратил социализм в мрачную тюрьму для разума. («Он был как первые христиане, — добавляет дочь. — Верил, что лучше социализма ничего нет. Мой сын до сих пор считает, что тогдашние предложения деда могли осуществиться. Но я всегда повторяю, что для этого понадобились бы ангелы».)

В марте 1968 года на встрече в Славянском доме в Праге Прохазка произнес знаменитую фразу о цензуре: «Не затем человек так долго учился говорить, чтобы потом ему затыкали рот».

«Уррра!» — крикнула в ответ толпа студентов.

«Некоторые историки до сих пор уверены, что главной целью советского вторжения было уничтожение у нас свободы слова», — написал в 1999 году Дубчек.

«Мы перестаем бояться чудовищ», — говорил Прохазка.

«Поворот к демократии вовсе не должен означать поворота к капитализму».

И еще: «Не будем учить волов летать по воздуху. Если уж кого и учить, то лучше лошадей. Они в два с половиной раза умнее».

Руки

Вернемся к вечеру 21 марта 1970 года.

Сначала телезрители увидели приземляющийся в аэропорту пассажирский самолет с надписью «Air Fiance».

Потом здание терминала с надписью PARIS.

Париж — красивый город с множеством достопримечательностей. Но не все из нас ездят туда, чтобы ими восхищаться, — говорил решительный женский голос.

После надписи PARIS все увидели салон автомобиля и две руки. Белые манжеты рубашки высовывались из рукавов пальто. Обе руки управляли «мерседесом». В правой время от времени появлялась сигарета, и рука стряхивала пепел в пепельницу на приборной панели.

В фильме «Свидетельства с брегов Сены» снимались только две руки.

Машина ехала. Через лобовое стекло виднелось шоссе. Как уверял женский голос, это была дорога из аэропорта в Париж, но скорее она напоминала дорогу из Праги в Карловы Вары.

Невидимый обладатель рук разговаривал с пассажиром — тоже невидимым.

Можно с уверенностью сказать, что мужской голос в машине принадлежал писателю Яну Прохазке. Он говорил следующее:

— В субботу я встречался кое с кем из правительства. Они — полные кретины. И Дубчек ничуть не умнее.

— Хм, — произнес второй голос.

— У него добрые намерения, но возможности, конечно, ограничены… Это определенно не тот человек, который способен что-то делать, а не просто приспосабливаться к обстоятельствам.

— Да, но… — вставил голос.

— Значит, ему следует распрощаться с руководящей должностью в партии. Иначе это просто идиотизм.

— Хм.

— Они должны найти решение проблемы! Управу на этих глупых уборщиц и кухарок, которые оказываются наверху благодаря столь же недалеким секретарям.

— Ну да, — согласился голос.

Голос

Все эти «хм» и одобрительные «ну да» принадлежали известному профессору, с которым писатель встретился два года назад. Они проговорили четыре часа и выпили бутылку водки. Запись представляла именно этот их разговор.