Александр Ольбик - Ящик Пандоры

Выйдя, закурил. Легче творить задуманное. Вразвалочку, как он и его кодла ходили в юности, подошел к направлявшимся в ювелирный магазин Октябрине с Хуаном и сказал так, чтобы только слышали те, к кому его слова относились.

– Декабрина! – окликнул Дарий женщину, специально переврав ее имя. – Или, как там тебя, Январина, Августина… можно тебя на минутку?

Обернувшийся на его слова Хуан сначала вроде бы даже улыбнулся, но, разглядев, кто стоит перед ними, сбледнул с лица, и на его смуглых, подсушенных испанским солнцем щеках заходили желваки. Он даже сунул руку в карман плаща, словно прося защиты у пистолета, зыркнул на своих волкодавов, но сразу же дал отмашку, дескать, оставайтесь на месте, ситуация под контролем. И когда Дарий подошел на расстояние, с которого можно безошибочно разобрать, чем пахнет собеседник и чистил ли он сегодня зубы и не поел ли случайно чеснока, Октябрина, ничуть не тушуясь и даже, наоборот, изображая благодушие и улыбку, спросила:

– Вы ко мне? – этакая пресвятая дева непорочности.

– Разумеется, к тебе… Когда я могу тебе отдать твой портрет? – сказал и, сожмурив глаз, затянулся сигаретой.

И дура Октябрина, вместо того чтобы занять неприступную позу и по-королевски ретироваться, задала ему совершенно глупый вопрос:

– Какой еще портрет? Я что-то не припоминаю…

– А это не обязательно, если он тебе не нужен, что ж, извини… – Дарий развернулся и…

– Постой! – услышал он взбешенный голос Гойтисоло. – Пожалуйста, вернись и объясни, о чем идет речь?

– А ты у нее сам спроси. Да, кстати, знаю женщину, которая при оргазме кричит: «Ой, мамочка, сейчас умру»… У нее под пупком вырезанная липома, кажется, шрам три на два с половиной сантиметра…

Вот и вся вендетта. Просто и без особых трудозатрат. Он развернулся и пошел назад в кафе.

И то, что озвучил на улице Йомас Дарий, было сущей и неопровержимой правдой: сначала Октябрина была натурщицей у Кефала, после знакомства с ней Дарий приручил ее, и года полтора они неплохо художественно сосуществовали… А липома… Обыкновенный фурункул, который она расчесала ногтем и который едва не привел к общему заражению крови. Не знал Дарий только одного: Октябрина уже три года была законной женой Гойтисоло, что, разумеется, в смысле мести имело еще более разрушительный эффект.

Уже сидя за столом, Дарий видел, как Октябрина бегом возвращалась к машине и как за ней, красный, как кумач, с развевающимися полами плаща и порхающим за плечом галстуком, устремился Хуан и что-то вдогонку ей кричал. Опекаемые охранниками, они залезли в машину, и «кадиллак», круто развернувшись, рванул в сторону поперечной улицы Лиенас.

– Ну что ж, первый тайм мы уже отыграли, – неопределенно выразился Дарий и поднялся из-за стола. – Так что сегодня об автоматах забудь, не то настроение…

– Напрасно, у меня интуиция… Можно выиграть много денег…

– Хорошо, будешь играть ты, а я посижу рядом. Но недолго, надо готовиться к выставке, да и у Флориана еще работы начать и кончить…

Пока сидели в кафе, снова пошел дождь, и было очевидно, что осень заявилась окончательно. Листья, хмурое небо, циклоны, приходящие с Запада, со стороны Гольфстрима, который, если верить газетам, радикально меняет течение и скоро в Северной Европе начнется ледниковый период.

Дарий, когда они подошли к остановке, долго взирал на небо и думал о чем-то своем, чего ни Пандоре, ни какому-либо другому существу он сказать не мог. А думал он о бессмысленности своих потуг, каком-то незримом регулировщике, который, как бы ты ни старался, все равно повернет в другую сторону, опростит озарение, лишит завершенности замысел, и опять знаменателем станет поросшая мхом повседневность…

Их заход в «Мидас» был своего рода дежавю: все, что они сразу же засунули в орало автоматов, было съедено, проглочено и без намека на благодарность. Как всегда и как в любую погоду. Кроме них в салоне искала свое счастье мадам Виктория, игравшая на «Пирамиде». Теперь на ней был кожаный плащик, а на руках – темные лайковые перчатки: она была брезглива и боялась подхватить от автоматов какую-нибудь заразу. Но играла по-своему, на каждый ход – новая ставка. Очевидно, такая техника в ее понимании должна была вводить автомат в панику, не давая ему время опомниться. Эх, вдова, вдова, как быстро уплывали оставленные тебе муженьком тысячи… А что потом?

Вместо Бронислава в салоне дежурил его сменщик с греческим именем Созон. Этот парень, фиксируя проигрыши клиентов, на ночь закрывался в салоне и пытался обыграть какой-нибудь особенно обрюхаченный автомат. Да здравствуют злоупотребления служебным положением, ибо, как правило, Созон оставался ни с чем и однажды проиграл только что полученную зарплату. Впрочем, все это не принципиально. И когда у Дария кончились деньги, которые они слили в брюхо «Амиго», Пандора достала из сумочки отступные Хуана, которые тоже тут же сиганули в жерло автомата, после чего Пандора надумала просить у Созона в долг. Даже предложила в залог свои кольца. Но это не Бронислав, доступный и покладистый к своим клиентам. Созон педант и зануда, слова цедил сквозь зубы и, естественно, в кредите отказал (видимо, полагая самому покуситься на «Амиго»). А вскоре в салоне появился Эней, как обычно, плохо выбритый, с сигаретой в потрескивавшихся губах. Он встал рядом с Викторией и начал давать ей советы, которые, видимо, ей совершенно были не нужны. Она отстраненно подняла руку и довольно хамовато осекла таксиста: