Татьяна Набатникова - Город, в котором...

И вскоре после этого, когда Хижняк сдавал экзамен на допуск (Путилин сам сократил ему сроки стажировки: «Что ж, если человек рвется, пропустим его вперед!») и блистал (ну, бывают такие минуты вдохновения, такие прозрачные минуты, когда сам не знаешь, откуда знаешь, берет тебя невидимый ангел за руку и ведет по проволоке, по коньку крыши под луной, и разговариваешь на чужом языке, которого отродясь не учил, — а потом опомнишься, взглянешь на пропасть под проволокой и ахнешь: да не может того быть, чтоб я прошел!), Путилин с некоторой подковыркой шепнул Егудину: «Вот что значит спортсмен!», на что Егудин ревниво признал: «Что ж, я рад новым кадрам. Тем более что это приближает меня к скорейшему назначению. Так сказать, когда же мы узаконим мои отношения с должностью старшего диса?» — «Дайте человеку сперва умереть!» — оборвал Путилин. А когда после экзамена поздравляли новоиспеченного диса и Егудин забеспокоился: «Товарищи, мы же не обговорили, в какой вахте будет работать Хижняк!», Путилин бросил: «У него универсальная сходимость, он может работать с кем угодно. Вы, как старший по должности, могли бы это заметить!» Вот и колол, беднягу, и колол, и не мог остановиться. И из чего только складываются симпатии и антипатии? Наверное, это где-нибудь исследовано. Наши — не наши, вечная битва правых и виноватых. Наши — это, безусловно, правые. Не наши — ясное дело, напротив. «С нами бог!» — убежденно писали на своих знаменах воюющие противники. Очень удобно, когда можно разделить мир на наших и не наших. Наша улица, наш город, наша национальность — а все плохое оставить по ту сторону. Но внутри национальности, внутри города, внутри улицы все еще есть от чего отделиться, чтобы почувствовать свои преимущества. Наша семья лучше вашей. Внутри семьи: мы — мужчины, а вы бабье. Или наоборот: мы — женщины, а вы мужичье. И всегда находится, с кем отождествить силы вины и зла, чтобы остаться вне их. И так мы делимся, делимся, работает этот сепаратор, позволяющий нам лично все время оставаться сливками, и вот наконец произошло окончательное отмежевание от зла ты остался в одиночестве. Но что это, почему такая тоска, почему плохое все же не исчезло, и кто теперь ответит за него — ведь стоишь ты один в чистом поле с мечом — и кого же тебе теперь разить?

Смотрит Путилин на Егудина, думает: ну что-о-о это! Ему бы где-нибудь научным сотрудником щеголять, а инженер-практик — это другое. Инженер-практик — это вот Хижняк. Мы все тут рабочие, как один, мы не интеллигенция, у нас в столовой комплексный обед, который мы съедаем рассеянно и наспех: вытер вилку о рукав, натрескался скорее и побежал. А тебе, Егудин, надо где-нибудь в таком, месте служить, где скатерти, ножи, салфетки, кофе в турке и поблескиванье очков.

И вот умер старший дис, мягкий такой был, нешумный человек, работал — как по голове поглаживал ласково, царство ему небесное, Агнесса собирала на похороны по пятерке, и Семенков хватался за голову: «Сейчас похоронить человека стоит столько, что живому остаться дешевле!» — и тут же снимал трубку — звонила издалека его бывшая жена, спеша выложить все, что накопила за ночь злобы, а он коротко отвечал ей: «Пошла отсюда!» — и бросал трубку, а Юра Хижняк, отозванный Путилиным за щит управления, бойко в ответ на «хотите быть старшим дисом?» чеканил: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом!» — давая понять, что принял предложение за шутку. Неужели непонятно, что тут не до шуток. «Значит, вы согласны?» — уточнил, нахмурясь. «Так точно!» — продолжал тот ваньку валять, как будто боялся сглазить и преждевременно выдернуть удочку. «Пишу приказ!» — бросил уже с раздражением и ушел. А про Егудина Хижняк даже не вспомнил…

Директор Василий Петрович попросил Путилина обосновать такой выбор. Обосновать? Парень хочет и умеет работать. Парень хорошо соображает. Парень ладит с людьми (говорил, а сам хмурился: как колючка где-то в носке засела… стопроцентная сходимость — всеядность — приспособительство — шакальство — так близко все, одно невидимо переходит в другое). Парень физически и психически здоров. (Повысил тон, чтобы отвязаться от колючки в носке). Парень, наконец, красив — вы что, не видите? У него ни одной пломбы во рту.

Василий Петрович пожал плечами и подписал приказ. Он дотягивал полгода до пенсии, дома у него была крохотная внучка, перед матерью которой — своей дочерью — Василий Петрович был виноват: всю жизнь отдал производству, а ей ничего. Хотел искупать долги, повинуясь самым простым семейным нуждам. Он недавно к тому же перенес инфаркт — хоть и небольшенький, но достаточный, чтобы стать сентиментальным и почувствовать любовь к родным.