Алексей Варламов - Стороны света (сборник)

— У меня нет отца, — быстро ответил Савва.

— Он все равно где-то есть, — возразил Женя, — и несет какую-то ответственность и за тебя, и за нее.

— Нет.

— Но почему? Ведь, может быть, он не так виноват перед вами, как тебе кажется.

— Ты с отцом рос?

— Да, — пожал плечами Женя.

— Тогда тебе не понять, что должен чувствовать десятилетний мальчик, когда просыпается ночью от слез матери и слышит, как она шепчет это имя. И всю жизнь одна, одна…

— Ты очень категорично судишь.

— Женя, он должен был ее найти. И хватит об этом.

— Ну хорошо, допустим, все верно, — согласился Женя. — Дело только в нас. Мы плохие, а вы хорошие. Нас надо запретить, уничтожить, чтобы все стало честно и справедливо. Но не кажется ли тебе, что твои друзья, если когда-нибудь они дорвутся до власти, сами переселятся в эти особнячки, а бараки станут еще более ветхими и больше людей будут в них жить?

— Ты не имеешь права так говорить о людях, которые жертвуют собой ради других.

— Я не о тех говорю. Я говорю о людях, которые горазды только языком молоть, а когда запахло гарью, нашли крайнего. Знали, что ячейка обнаружена, или догадывались и послали тебя. Эти никогда ничего хорошего не сделают.

— С чего ты взял, что они знали или догадывались?

— Я знаю, — повторил Женя. — Ты, Савва, когда глупеньким мальчиком был, но все таким же честным да справедливым, написал в некое учреждение письмо с просьбой, чтобы тебя послали в далекие страны революцию делать. Покажи я тебе сейчас это письмо, ты устыдишься, чего доброго. Ты теперь поумнел, с нами воюешь. А я тебе говорю, что лет через десять тебе точно так же стыдно станет, что ты этим помогал. Ты сейчас за них готов в огонь и в воду идти, но что хорошего будет, если они за твоей спиной отсидятся?

— Значит, тому быть, — хмуро ответил Савва.

— Нет, — возразил Женя, — это было бы, пользуясь твоим любимым выражением, несправедливо.

— Отчего же несправедливо?

— Потому что ты их умнее, только своим умом будешь ли ты когда-нибудь жить? Поверь мне, ты имеешь гораздо больше оснований учиться в университете, чем кто бы то ни было другой. Так что забирай портфель и ступай, Че Гевара! Только больше не попадайся.

— Подожди, — сказал Саввушка хрипло. — А что от меня за это потребуется? Докладывать время от времени, как настроение в студенческой среде? Или еще что похуже? Думаешь, я не знаю, как вы наших девочек к себе переводчицами берете, а потом иностранцам в постель подкладываете?

— Но ты же не девочка, — усмехнулся Женя. — А стукачей нам хватает. Так что иди спокойно и ни о чем не думай. И постарайся найти себе толкового научного руководителя. Сейчас для тебя это самое важное.

— Зачем тебе все это нужно?

— Просто так. Нравишься ты мне.

— Ну хорошо, — сказал Савва, на секунду задумавшись, — допустим, ты, Женя, честный и благородный человек и действуешь из каких-то высших соображений. Но не получится ли так, что завтра придет нехороший дядя, передаст от тебя привет и велит мне должок заплатить.

— Не выйдет. Видишь ли, у нас есть некоторые правила, и никто к тебе больше касательства не имеет. Прощай, а если помощь моя потребуется, вот телефон — позвони.

Женя исчез в прекрасных весенних сумерках, а Саввушка так и остался на смотровой площадке. Он думал, думал, что это значит, и вдруг напала на него какая-то тоска. Ловушка это или нет, догадывались ли ребята, что с ячейкой что-то неладно, или Женя морочит ему голову, что, наконец, в самом деле этому Жене от него надо, что сказать, откуда у него портфель, и кто поверит в то, что его так просто отпустили, — какая, к черту, разница!

Он вдруг почувствовал, что за это время произошло нечто более страшное, чем неудача с ячейкой или трусость его друзей, произошло более страшное предательство, и Саввушке сделалось от этого больно. Он снова ощутил себя безмерно одиноким с этим дурацким портфелем перед громадой университета, снова захотелось ему куда-то уехать, и не волнение, а печаль навевали на него огни за рекой.

Саввушка брел по набережной, потом сел в троллейбус, доехал до общежития и почувствовал, что ноги не несут его ни в какое иное место, как в комнатку на десятом этаже.

— Пришел? — спросила Ольга насмешливо, но, приглядевшись, отступила на шаг. — Что это с тобой? Портфель у тебя какой смешной.

— Грусть-тоска меня съедает, — пробормотал Савва, — можно я у тебя посижу немного?

— Ну вот, — сказала она с укором, — то не было его чуть ли не пол года, то здрасте: грусть-тоска. Чего пришел-то тогда?