Алексей Варламов - Все люди умеют плавать (сборник)

— Что ж мне делать-то с тобой, дурачок?

Вздохнула и не задумалась, да и сколько, кажется, можно про свою жизнь думать, перебирать, копаться в ней — пусть уж идет, как идет. Стали встречаться часто, а потом как-то раз поехали к нему на дачу, ехали два часа в электричке, еще столько же шли через лес, морозно было. Пришли, стали топить печь, он колол дрова, мужественно махая топором, а она сидела у огня и грела руки у заслонки — все, как в домике на речке Еломе. Потом легли, и руки у него оказались такими холодными, что Ленка отпрянула:

— Иди грей.

И он сидел раздетый на стуле, дрожал и грел руки о большой алюминиевый чайник, пока она не позвала его:

— Ну иди же, дурачок.

Он очень волновался, торопился, и она шепнула:

— Не переживай, все получится. — И вдруг почувствовала себя такой взрослой и умудренной и совсем маленьким показался мальчик, благодарно ткнувшийся в ее грудь.

Остыла печь, ветром выдувало тепло из летнего домика, и уже на рассвете — они все еще не спали — он встал и начал топить печь, а Ленка забылась и уснула.

А когда они вернулись в город, она вдруг стала думать, что будет, если об этом узнает его мать, как она станет смотреть ей в глаза, и не доведется ли опять услышать то, что выслушала она в ту ночь, когда ушла из дому. И сделала она это по обыкновению резко. Бросила ему в лицо, ошеломленному, после поездки на дачу:

— Больше не будем встречаться. Хватит.

Саша выпятил губу, задрожал.

— Не заплачь, — насмешливо буркнула Ленка.

— Я на тебе женюсь, слышишь, вернусь из армии, и мы сразу поженимся. Или сейчас, хочешь?

— Нет, — мотнула она головой.

— Ты не можешь меня ждать, да?

— Глупый, что твоя мать скажет?

— Я из дому уйду.

— Не надо, не надо из дому уходить, — почти крикнула она и уже спокойнее сказала: — Когда ты придешь, мне будет двадцать семь, а моему сыну семь.

— Ну и что?

— А то, что тебе учиться надо, институт кончать.

— Одно другому…

— Мешает, мешает одно другому. Молодой ты еще, понял?

Она уже злилась на себя за то, что они затеяли этот разговор, сидели в каком-то скверике и доказать друг другу ничего не могли. Ленка замерзла и встала.

— Ты просто не хочешь меня ждать, — печально сказал он. — Это понятно, это очень трудно.

— А, думай как хочешь, — вскинулась Ленка.

— Но если, слышишь? — крикнул он ей вдогонку. — Если только у тебя получится, ты дождись меня. Я ведь серьезно. Я все понимаю.

Дождись, усмехнулась она, это у тебя, мой милый, возраст, это пройдет, встретишь другую и разве только, как меня зовут, не забудешь. А мне так и надо, нечего было распускаться. Ну и черт с ним со всем, пойду и напьюсь. А еще лучше не напьюсь, а приду домой, выпью чаю, залезу с ногами на диван и буду смотреть телевизор. А потом Митька вырастет, и можно будет уйти из детского сада. Институт уже не закончишь, но это не беда, и без института жить можно. Как-нибудь проживу. Как-нибудь. Господи, но за что мне такая судьба? Я ведь не злая, не подлая, не равнодушная, чем же я виновата-то? И страшно-то как за всех. Почему так страшно?

Она не могла уснуть и то и дело вставала к спящему Мите, хотя он уже давно вырос и в том не было никакой необходимости. Но страх не исчезал, и ей чудилось, что кто-то крадется к ней в ночной тишине — огонь, вода, зверь, человек… На душе делалось так тяжело, что, уткнувшись в подушку, Ленка начинала плакать. После слез становилось легче, и снова виделась ей речка Елома с подтопленными берегами, по которой плыли они с отцом в черной резиновой лодке.

А ведь в тот раз могло статься так, что они бы и не доплыли до Еломы. Перед этим было огромное озеро Воже длиною километров в сорок и шириною в пятнадцать. Они выплыли в это озеро из короткой, обмелевшей в тот год речки Вожеги, выплыли под вечер и хотели тут же заночевать, но около берега на сотни метров тянулась тростна, а сразу за нею начинался болотистый лес, и ставить палатку было негде. Решили плыть на другой берег, еле видневшийся вдали темной, смутной линией. Плыли не спеша, и так же медленно уходил от них ближний берег, а дальний, казалось, оставался на одном месте. Смеркалось, но на севере долго не гасло светлое пятно неба, и на его фоне виднелась тонко очерченная колокольня в Чаронде. К этой колокольне и плыли. Ленка сидела, укутавшись в плащ-палатку, чистила картошку и кидала в воду длинную кожуру, смотрела, как кожура медленно исчезает в сонной воде, и представляла себе костер и горячий, дымом пропахший чай. Потом ножик выпал у нее из рук, и она уснула. Опустив голову на колени. А проснулась оттого, что лодку стало сильно качать и швырять из стороны в сторону.