Ладислав Баллек - Помощник. Книга о Паланке

Таким был паланчанин, житель старого столичного города, пограничного не только по местоположению, затерянного в необъятных южных просторах, где-то у черта на куличках, среди полей кукурузы, табака, подсолнухов, арбузов, широких нив, гряд свеклы, помидоров, стручкового перца, среди лугов, акациевых лесов и рощ, в густой зелени садов, цветов, запахов, жары, высокого неба и облаков белой пыли, сочных фруктов и совсем особой грусти, навеваемой тяжелыми душными ветрами с усадеб, пыльных дорог, винокурен, от испарений медлительной, теплой, таинственной реки.

Тяжелая и душная атмосфера царила и над послевоенным Паланком.

Волент быстро и ловко рубил, резал, взвешивал и упаковывал мясо в вощеную бумагу, химическим карандашом, который был у него за ухом, чиркал на бумаге цену, подталкивал сверток к Речану и тут же переключался на следующего покупателя. При этом он непрерывно болтал, что, как он утверждал, отвлекало покупателей и позволяло лучше их надувать. Они не так внимательно следили, чтобы стрелка весов остановилась на месте, она регистрировала не только вес товара, но и резкий толчок; Волент не клал, а швырял мясо на весы. Он старался, хлопотал, создавая впечатление, что хочет каждого максимально быстро обслужить, так удивительно ли, что весы не могут остановиться? В конце концов, десять граммов туда, десять сюда. Покупателей это, может, и раздражало, но, поскольку уж он так старался, они не могли мелочиться. Что такое десять граммов туда, десять сюда? За месяц-то накапливались килограммы, а на черном рынке выручался такой куш, что он равнялся зарплате мелкого чиновника. Но до покупателей это не всегда доходило.

Речан брал свертки, выбивал чек, получал от покупателей талоны, которые дома по вечерам жена с дочерью наклеивали мучным клеем на большие листы бумаги, брал деньги, давал сдачу, вежливо благодарил за посещение его лавки и опускал свертки в их сумки. Он вел себя тихо, скромно, ему не требовалось даже сообщать людям сумму, раз ее показывала касса. Он крутил ручкой, касса издавала звонок, выталкивала выдвижной ящик с деньгами, и спереди в окошечке появлялись большие белые, слегка наклоненные квадратные цифры. У покупателей почти всегда талоны были отсчитаны и надрезаны, только изредка Речану приходилось протягивать руку за ножницами, чтобы самому состричь талоны с продовольственной карточки или дать на них сдачу.

В данный момент Ланчарич обслуживал барышню Кохову, служащую Государственного банка, плотную, уже махнувшую на себя рукой старую деву, которая что-то воротала нос от куска говядины, каковой и правда никак нельзя было причислить к лучшим. От этой светловолосой, располневшей пожилой барышни Воленту ничего не было нужно, и ее бледное, хотя еще красивое лицо его отнюдь не воодушевляло. Кохова работала в банке давно, казалось, она с незапамятных времен считает деньги всех режимов, из чего вытекало, что она аполитичная, педантичная и тихая. А раз у нее такая трезвая голова, то можно было заранее угадать, каков и темперамент. У Коховой на руках был старенький отец, бывший школьный надзиратель, так что старой деве жилось нелегко. О ней говорили так, как обычно говорят о старых девах покрасивее, что она, дескать, была недурна, да разборчива, и вспоминали ее роман с господином Гёнзёлем, владельцем кафе «Матра», который сбежал и от нее, и от своей жены Аранки с молоденькой официанткой в Париж.

Кохова брала мясо для двух соседок, старых женщин, из которых одна уже годы не вставала с постели, и тем не менее очередь всякий раз роптала, хотя все понимали, что барышня делает это из добрых побуждений. Волент все это знал, но никогда не упускал случая засомневаться в этом, при одобрительном поддакивании абсолютного большинства покупателей. Он любил поддеть барышню и часто так сбивал с толку, что она от растерянности начинала заикаться.

Недовольство Коховой пришлось ему кстати.

— Геть, милостивая барышня, провалиться мне на этом месте, если это не самый красивый кусочек мяса во всем Паланке!

Люди ждали какого-то замечания в адрес Коховой и потому с готовностью рассмеялись; старым девам жилось здесь нелегко.

Она ответила ему смиренно:

— Раз вы так утверждаете, пан Ланчарич…

— Да вы сами-то посмотрите, — лукаво кивнул он на очередь, — сколько народу сожалеет, что он не достался им… Милостивая барышня, — повысил он голос, — да с таким кусочком вы можете выйти даже на прогулку, так он подходит к вам! — В поднявшемся хохоте почти не было слышно его слов. — С таким вот фалатком [19] От венг. falat — кусок. мясца вас впустят даже в рай! — Это замечание слышали только те, кто стоял рядом; они просто скорчились от смеха. Стоявшие поодаль даже притихли от любопытства и начали шепотом переспрашивать, что там отмочил Волент, и, узнав, начинали покатываться от смеха, хотя чувствовали, что это уже не так остроумно, как насчет прогулки.