Альберто Моравиа - Скука

— Где мне встать?

Я спросил себя, была ли в ней в этот момент хотя бы капля притворства, и вынужден был признать, что не было. Она всерьез относилась к своим обязанностям на­турщицы, даже если и подозревала, что то был предлог для завязывания отношений совсем другого рода. И, по­мню, я тогда подумал, что она, должно быть, просто не­ способна увязать в своем сознании одну вещь с другой, и это позволяет ей быть искренней. Я спокойно ответил:

— Никуда не надо вставать.

Она удивленно обернулась:

— Почему?

Я объяснил:

— Мне очень жаль, но я проявил легкомыслие, со­гласившись воспользоваться подсказанным вами пред­логом. На самом деле я уже давно не пишу. Да и когда писал, никогда не изображал ни натурщиц, ни вообще какие-либо реальные предметы. Я искренне сожалею, извините.

Она сказала прежним своим бесцветным голосом, вовсе не выглядя при этом обиженной:

— Но вы же сказали, что хотите, чтобы я вам позиро­вала.

— Да, это правда, но давайте считать, что я ничего не говорил.

Медленно, с видом человека, который не придает зна­чения пустякам, она взяла полотенце, которое прижима­ла к груди, набросила его на плечи и плотно в него заку­талась. Затем подошла к дивану, робко и неуверенно, словно я предложил ей сесть, в то время как ничего по­добного у меня и на уме не было, и уселась на самом его краю, вдали от меня. Наступила пауза, а потом вдруг на ее детских губах появилась улыбка, которой она всегда улыбалась мне при встрече в коридоре. Я сказал в некото­рой растерянности:

— Теперь вы будете плохо обо мне думать.

Ничего не говоря, она отрицательно покачала голо­вой. Она смотрела на меня своим ничего не выражаю­щим взглядом так, словно глаза ее были двумя темными зеркалами, которые просто отражали реальность, не по­нимая ее, а может быть, даже и не видя, и я чувствовал, как растет моя неловкость: было очевидно, что она не собирается уходить и ждет от меня, если можно так выра­зиться, второй части программы. В поисках общей темы я, естественно, вернулся к Балестриери:

— Вы давно познакомились с Балестриери?

— Два года назад.

— Так сколько же вам лет?

— Семнадцать.

— Расскажите, как вы с ним познакомились.

— Зачем?

— Просто так. — Я подумал немного и добавил совер­шенно искренне: — Мне интересно.

Она медленно сказала:

— Я познакомилась с Балестриери два года назад. У одной моей подруги.

— А кто она, ваша подруга?

— Одна девушка, ее зовут Элиза.

— А сколько лет Элизе?

— Она на два года старше меня.

— Что делал Балестриери в доме Элизы?

— Давал ей уроки рисования, как и мне.

— А какая она, Элиза?

— Блондинка, — сказала она, не вдаваясь в подроб­ности.

Мне показалось, что я припоминаю одну из девушек, которую часто видел в нашем дворе, и сказал:

— Блондинка с голубыми глазами, длинной шеей, овальным лицом и пухлыми, плотно сжатыми губами?

— Да, это она. Вы ее знаете?

— Да нет, я просто несколько раз видел ее у Балестри­ери до того, как к нему стали ходить вы. Элиза брала уроки дома или у него в студии?

— И дома, и в студии, как придется.

— Вы не сказали, что произошло в тот день, когда вы встретили Балестриери в доме Элизы.

— Ничего не произошло.

— Хорошо, ничего не произошло. Но в конце-то кон­цов Балестриери стал давать уроки рисования и вам тоже? Как это получилось?

На этот раз она только посмотрела на меня и ничего не сказала. Но я был настойчив:

— Вы слышали, что я сказал?

В конце концов она решилась заговорить. Она спро­сила:

— А зачем вам это знать?

— Предположим, вы меня интересуете, — сказал я, ясно сознавая, что не то чтобы лгу, но говорю неправду того рода, которая в тот момент, когда я облекаю ее в слова, становится правдой.

Она посмотрела прямо перед собой, как школьница, которая приготовилась отвечать урок строгому учителю, и сказала:

— Потом я еще раз встретила Балестриери у Элизы: мы дружили, и я часто у нее бывала. И однажды я попро­сила его давать уроки и мне, а он сказал, что не может.

Подумать только, я считал, что Балестриери бегает за всеми женщинами, которые попадаются ему на пути, а он, оказывается, вон как — отверг предлог, который под­сказала ему сама девушка. Я спросил:

— И почему, вы думаете, Балестриери вам отказал?

— Не знаю, просто не хотел.

— Может быть, он был влюблен в Элизу?

— Не думаю.

— Но тогда почему он не захотел?

Она объяснила:

— Сначала я подумала, что это Элиза его отговорила, потом поняла, что она об этом даже не знает. Он просто не хотел, и все. Я подумала: может, ему не нравится, что я буду приходить к нему в студию, и сказала, что он может давать мне уроки у меня дома. Но он все равно отказался. Видно, ему не хотелось.