Сара Батлер - Десять вещей, которые я теперь знаю о любви

— Я иду наверх.

Протискиваюсь мимо сестер, прижимаясь к стене, чтобы не задеть их ненароком.

— Алиса, он сейчас спит. — Си берет меня за локоть.

— Давайте я вскипячу воду, попьем чаю… — Тилли теребит ворот футболки.

Избавляюсь от хватки Си:

— Я не разбужу его.

Я уже на четвертой ступеньке. Лестница выкрашена белым. Посередине лежит красная ковровая дорожка, прикрепленная тонкими медными прутьями. Кэл пошутил по этому поводу однажды, когда пришел сюда впервые — на бесконечный воскресный обед. «Каждый раз, когда иду в уборную, я чувствую себя важной персоной», — сказал он, и я рассмеялась, потому что никогда раньше даже не думала об этом. Так хочется, чтобы он стоял сейчас рядом, держал меня за руку. Его номер все еще в моем мобильном. Порой я сижу и смотрю на эти цифры.

— Алиса… — Это голос Тилли. Она морщит лоб, хмурится. — Только… — сжимает руки, — только приготовься, милая.

Спальня отца — в передней части дома, на втором этаже. Из двух окон открывается вид на забор из красного кирпича и внутренний дворик за ним. Открываю дверь так тихо, как только могу, и вхожу в комнату. Плотные зеленые шторы задернуты на день. Возле дивана — круг теплого желтого света от торшера. Не хочу смотреть на постель. Вместо этого изучаю взглядом шкаф: миниатюрные треугольники из светлого дерева, которыми выложены его углы, овальное зеркало, унылые металлические петли. Рассматриваю уродливую потолочную розетку с убогой люстрой: в пыльных патронах шесть электрических свечей.

По словам Си, до моего рождения им с Тилли было можно заходить в спальню к родителям утром в субботу. Сестры втискивались между мамой и папой и требовали рассказать им какую-нибудь историю. После историй, если отцу не нужно было работать, он вставал, надевал халат поверх синей пижамы и спускался вниз. А Тилли и Си принимались валяться на его еще теплой половине кровати, дожидаясь его шагов на лестнице и грохота подноса. Субботние истории и завтраки прекратились, когда все переехали сюда и родилась я. Когда я спросила почему, Си только сжала губы и пожала плечами, будто в этом отчасти была моя вина.

В комнате стоит запах кожи и пота. Очень жарко. Оперевшись на спинку дивана, я прислушиваюсь: в трубах тихо гудит, за окном чирикает птичка, отец тяжело дышит.

Последний раз я виделась с папой за несколько дней до отлета в Москву. Мы ужинали в новом испанском ресторане в Саут-энд-Грин. Тапас. Богатое красное вино.

— Кризис на подходе, Алиса, — говорил он. — Не уверен, что стоит сейчас бросать работу.

— Но меня так и подмывает ее бросить, — отвечала я. — И я подкопила денег. Мне очень нужно вырваться отсюда.

— Тебе все время нужно вырваться отсюда, — говорил он. — Почему так?

Тогда я рассказала ему про Кэла, но это не могло объяснить мои прошлые поступки. Теперь я пытаюсь вспомнить, был ли отец бледен в тот вечер, казался ли он встревоженным или больным. Но в памяти пусто.

Мужчина в постели не похож на моего отца.

У папы волевое лицо, угловатая челюсть, густые кустистые брови. Он мужчина крупный: высокий, не толстый, но плотный. Широкие плечи, мощная грудь. Обнимает он нечасто, но когда все-таки прижимает к себе, то в его руках чувствуется сила. А этот человек слишком хил, чтобы быть моим отцом.

На полу справа от кровати стоит бело-синяя коробка. Тонкая трубка тянется из нее, исчезая под простыней, которой укрыт больной. Еще одна трубка присоединена к пластиковому мешку, какие часто можно увидеть в больнице, до середины наполненному желтой жидкостью.

Мужчина в кровати дышит, как старик. Его лицо осунулось, кожа обтянула череп — я его не узнаю. Слева от кровати стоит стул. Видимо, кто-то принес его из столовой. Здесь он выглядит неуместно, с этой своей высокой дощатой спинкой и узким мягким сиденьем. В столовой тоже, наверно, заметен непорядок: одно место пустует.

Я опускаюсь на стул, и он издает громкий скрип. Я замираю. Но больной не просыпается. Хочется коснуться его руки, но она под простыней, так что я просто сижу и смотрю на свои пальцы: они унизаны серебряными кольцами, ногти сгрызены под корень.

«Я только вернулась». Мой голос звучит тихо, нетвердо. «Из Монголии. Я только что прилетела». На меня вдруг наваливается усталость. «Даже не помню точно, какой сегодня день». Смеюсь, но смех выходит натянутым, и я замолкаю. «Примчалась, как только смогла. У меня не было связи неделю, даже больше». Волосы на подушке всклокочены. Губы сухие, потрескавшиеся. Я словно ощущаю сбивчивое, слабое дыхание отца в своей груди. Хочется заплакать. Лечь на пол и закрыть глаза. Убежать. «Я вылетела, как только получила сообщения». Сижу и смотрю на него.