Шерли Грау - Кондор улетает

Анна не помнила времени, когда она не готовилась к свадьбе, и не помнила времени, когда она еще не училась в монастыре урсулинок. Она знала там всех монахинь, от древних старух, умиравших в больнице, до молодых круглолицых послушниц, она знала каждый уголок этого темного здания: огромные гулкие чердаки, узкие лесенки в толще стен, нерушимую тишину часовен и вестибюлей, холодную чопорность приемных. Двенадцать лет она была довольна и счастлива, хорошо училась, примерно вела себя (ее сестра Маргарет пускала шутихи в библиотеке, зажигала в часовне сразу все свечи, выливала чернила в коробки с завтраками, прогуливала уроки, стреляла в классе бумажными шариками, начиненными бертолетовой солью). Но теперь, в последнем классе, Анна стала нетерпеливой и рассеянной. На уроке латыни она останавливала свой выбор на одном из подвенечных платьев, заполнявших альбомы, на уроке риторики передумывала, на французском едва не плакала от отчаяния.

Платье, которое она в конце концов выбрала, было цвета слоновой кости, без шлейфа, с высоким воротником и длинными рукавами, все расшитое мелким жемчугом. Она заимствовала этот фасон с иллюстрации в «Айвенго». И никаких драгоценностей — только серьги по ее эскизу, водопад жемчужин, созданный Тиффани.

После того как решение было принято, она почувствовала себя гораздо спокойнее. Но времени на уроки у нее все равно не оставалось.

В середине семестра ее вызвали к настоятельнице. Твердый, блестящий от крахмала апостольник, пыльные складки черной юбки. Анна думала: Когда я только поступила сюда, я так их боялась! От шороха ее чепца меня бы в дрожь бросило. А услышав щелканье их больших деревянных четок, я опрометью кидалась в какой-нибудь закоулок, лишь бы не попадаться им на глаза. Они мне казались смесью бога с черными призраками и снились мне в кошмарах… В монастыре все черное — залы без окон, полы, устланы черным линолеумом, часовня отделана темным деревом и освещена одной-двумя свечами (от этих дрожащих в сумраке огоньков она кажется еще темнее) и красной лампадой, покачивающейся от сквозняков. Мрак во имя присутствия божьего. За исключением двух раз в году. В полночь в сочельник — красные и зеленые огни, на пасху — белые и золотые…

Она почти не слушала увещеваний исправить отметки. А потом сказала негромко:

— Мне кажется, закончу я школу или нет, большого значения не имеет. В июне я выхожу замуж, а Роберту и моему отцу это все равно. — Она увидела на лице монахини удивление, сменившееся холодной озабоченностью, и продолжала с чинной скромностью: — Я ведь прошла весь курс. А буду ли я сидеть на эстраде с цветами в руках, право, не так уж важно.

Говоря, она рассеянно и почтительно улыбалась и настояла на своем.

— Мне нужно приготовить дом, — объяснила она. — Нам с Робертом надо где-то жить, и очень важно сделать все как следует, не правда ли?

В феврале в течение двух недель она ежедневно оставалась после уроков на дополнительные занятия по математике и латыни. Затем отказалась продолжать их.

— Я очень вам благодарна, — сказала она вежливо, — но у меня после уроков всегда очень много дел.

Толстая краснолицая монахиня, которая занималась с ней, молча кивнула.

— Я думаю, не уйти ли мне вообще из школы. Для вас это было бы облегчением, вы не думаете?

Красное лицо монахини хранило полное спокойствие.

— Я думаю, моя дорогая, что всегда жаль, если начатое дело бросают, не доведя его до конца.

Анна улыбнулась своей новой, безмятежно любезной улыбкой.

— Я ведь не бросаю, а начинаю другое.

Багровое лицо в крахмальных складках чепца чуть улыбнулось:

— Мне кажется, эти занятия вам помогли. Полагаю, что вы сдадите выпускные экзамены.

— Мне тоже так кажется, — сказала Анна. И в ту минуту она верила своим словам.

Потом она обо всем этом забыла. Ее занимали только дом и Роберт. Она непрерывно думала о них весь последний семестр. Лицо Роберта плавало над шторами, диванами, креслами. Она читала Шекспира и не различала букв, скользила взглядом по строчкам Вергилия и видела уши Роберта, его руки, короткие квадратные ногти, кустики волос на пальцах… Иногда он встречал ее после уроков. Стоило ей увидеть, что он ждет у дверей, и в затылке у нее начинали покалывать крохотные иголочки, а в ушах звенело. Больше всего ей хотелось отшвырнуть учебники и броситься к нему. Но разумеется, ничего подобного она не делала и вела себя с чинной благовоспитанностью.

— За мной сегодня должен зайти жених, — говорила она монахиням. — А, да вон он.