Заур Зугумов - Бродяга. Воскрешение

Честно говоря, меня поразила ее откровенность. В те времена такие речи, высказанные в зале суда, да еще и самим судьей, были чреваты серьезными неприятностями. Судьба раз за разом не переставала преподносить мне сюрпризы. Максимум, который присуждался в то время для лечения в ЛТП для наркоманов, был три года, мне она вынесла год, то есть минимум.

Есть два рода законов: одни — безусловной справедливости и всеобщего значения, другие же — нелепые, обязанные своим появлением лишь слепоте людей или силе обстоятельств. Смею уверить всех в том, что закон о водворении в ЛТП был не просто нелеп, он приводил к результатам, противоположным ожидаемым. Наркоманы кололись там еще больше, этому способствовало то, что теперь они кайфовали не на «блатхатах» под постоянным страхом запала, а под охраной этого самого закона о водворении в ЛТП. А те, кто был обязан охранять и лечить их, сами же наживались на этих людях, занося в зону наркотики. Для мусоров, охраняющих любой лагерь, а тем более ЛТП, это был всегда самый доходный бизнес.

По окончании процесса впервые в жизни я сказал судье спасибо, даже сам не знаю за что. Слова благодарности сорвались с моих губ сами собой. Через час после этого представления меня водворили в свою «родную» махачкалинскую КПЗ, будь она трижды проклята, и, уставший от всех этих передряг последних дней, я вырубился на голых нарах, будто на мягкой перине в спальне лучшего номера отеля «Шератон».

Спал я на редкость крепко и долго, пока мое ухо, привыкшее слышать в ночной тишине камеры паука, прядущего свою паутину, не уловило какой-то странный шорох. По-колымски, по старой лагерной привычке, чуть приоткрыл веки и, не сбивая ритм дыхания, продолжая лежать в той же позе, увидел маленькое существо, стремительно поедавшее хлебные крошки на краю нар, оставшиеся от паек предыдущих поселенцев этой камеры. Этим существом была мышь.

Долго еще я лежал не шевелясь, для того чтобы это маленькое существо смогло спокойно поесть, и вспоминал давние события, когда почти вот так же я лежал на нарах, но это были нары изолятора одной из северных командировок, после побега, покоцанный людьми и зверями. Первой, кого я увидел тогда и кому был по-настоящему рад, была именно мышь. Что изменилось для меня с тех пор? Да ничего — те же нары, те же менты и та же козья масть! Откровенно говоря, в тот момент мне было грустно и обидно за свою судьбу. Я подождал, пока моя гостья насытилась и убежала, приподнялся и, размяв кости, сел на нарах и закурил, продолжая размышлять о превратностях человеческой судьбы.

Очевидно, предполагая, что его не слышно, на полусогнутых, коридорный мент подкрался к двери и, чуть приоткрыв заслонку, уставился в узкую щель глазка. Видно, недавно здесь работает, подумал я машинально и тут же спросил, даже не поворачивая головы в его сторону:

— Сколько времени, начальник?

— Скоро утро, — после некоторой паузы послышался спокойный и тихий голос надзирателя, а вскоре я услышал и его шаги, удаляющиеся прочь.

Я непроизвольно вспомнил слова следователя и судьи о том, что 31 декабря заканчивается срок санкции на наш арест. Что же будет дальше? — подумал я. Сколько вопросов, на которые я не знал ответов, встали в эти несколько дней. Да, мне было над чем поломать голову.

Наконец наступило то долгожданное утро 31 декабря, когда, по всем подсчетам, капризная госпожа Фортуна должна повернуться ко мне «сдобным кренделем». КПЗ была переполнена до отказа, и я слышал, как с самого утра, чуть ли не через каждый час, открывались двери камер и оттуда выводили на свободу арестантов, которые весело подшучивали над надзирателями, будто они за несколько минут до этого радостного события вовсе и не думали и не переживали о том, что должно вскоре произойти. Будто не они мерили несколькими короткими шажками свои камеры от параши до противоположной стены — расстояние, равное от «земли до солнца», которое проделывали арестанты за эти трое положенных по закону суток либо до вынесения прокурором санкции на арест, либо до момента радостного освобождения. После обеда приехал «воронок» и забрал в тюрьму тех, кому в этот день не повезло.

В конечном счете, к десяти часам вечера во всем помещении махачкалинской КПЗ остался я один. Об этом мне пришел сообщить сам начальник этого заведения, старший лейтенант по имени Махач. Я уже как-то упоминал о том, что он был неплохим мусором и, насколько я помню, всегда действовал в соответствии с буквой закона. В этой связи у него со следователями частенько происходили, мягко выражаясь, всякого рода разногласия. Они запаздывали с тем, чтобы вовремя принести санкцию прокурора и тем самым отправить задержанного в тюрьму, а он по истечении санкции, минута в минуту, освобождал человека на волю. Вот и в этот раз он сказал мне серьезно: