Крис Вормвуд - По дорожкам битого стекла

— Я просто хотел попрощаться, — сказал он.

Я ничего не сказал, снова проваливаясь в пустоту. Когда очнулся снова, вокруг меня была стерильная пустота больничной палаты. Они спасли меня уколом адреналина в сердце, когда я так верил в халатность медицины. Я был жив и мне это не нравилось. Хотелось домой и напиться.

Это было самое отвратительно время за всю историю группы. Кто когда-нибудь жил или работал с конченым героиновым наркоманом, тот поймёт. Все мы видели, что Макс доживает свои последние дни, но ничего не могли поделать. Душеспасительные беседы не помогали. Он просто смотрел на меня своими выцветшими глазами и говорил: «Окей, чувак, но сперва принеси мне вмазаться» И я приносил, потому что это давало нам возможность продвинуться в студийной работе, протянуть ещё один день. Я был лютой сволочью, но признаюсь, что в тот момент больше переживал за контракт, нежели за жизнь самого Тота. На нём я уже давно поставил крест. Я думаю, что все уже тоже отчаялись ему помочь. Мы предприняли последнюю попытку, позвонили в Россию его матери, может быть, ей бы удалось направить его на пусть избавления, но она просто отказалась разговаривать с ним, потому что знала, что так и будет. Мы бы могли засунуть его в клинику, но не могли по причине контракта. Вам даже странно представить какие деньги стояли тогда на кону. Я всё ждал, что в один прекрасный момент проснусь от звонка, и чей-то взволнованный голос сообщит мне о смерти Макса. Да, это случилось, но…

Макс говорил об одном случае своей передозировки, но остальные были столь сильными и его довольно быстро приводили в чувства. За последний год я успел насмотреться на две попытки самоубийства и, как минимум, три отъезда за грань бытия. Он слишком зачастил со своими прогулками по достопримечательностям Ада. Герман как-то раз сказал ему: «Ты настолько отвратительный уёбок, что даже там тебя никто не хочет видеть».

В первый раз он наелся кодеина, залез в ванную и вскрыл себе вены. Никогда не видел, чтобы кто-то делал это наискосок. Череда косых молний на синюшной коже. Макс не оставил прощальной записки и даже потом толком не смог объяснить причину своего поступка. Скорее всего, это был наркотический психоз. Его спасло только то, что девка вернулась в его номер за своими трусами и обнаружила это. Ему наложили множество швов. Он выглядел как Франкенштейн. На запястьях остались эти отвратительные шрамы.

Нам удалось отмазать его от попадания в дурку и как-то замять эту историю в прессе. Максу приходилось каждую неделю беседовать с личным психологом. Я не знаю, сильно ли это помогло справиться с его кризисом. Как я понимал, он до сих пор пребывал в депрессии после смерти Шона, держал в себе чувство вины, которое потом накрывало его вновь и вновь на протяжении трёх лет.

Макс был одержим смертью. В свободное время он водил меня на кладбище, наблюдать за похоронами. Он говорил, что энергия скорби предаёт ему сил.

Второй раз он выпил десять таблеток какого-то снотворного и запил это водкой. В то утро нам нужно было рано вставать, так что его подозрительный сон быстро вызвал у нас тревогу. Рядом валялась пустая бутылка и упаковка таблеток, так что всё было очевидно. Его, конечно же, откачали. Он сказал, что просто не мог уснуть и по незнанию принял слишком много таблеток. Врачи сделали вид, что поверили ему, но мы-то знали правду.

Я не узнавал Макса, он всегда казался мне сильным, даже сильнее своей наркозависимости. Он словно бы умел держать её в узде. Эдакий умеренный торчок по типу Берроуза. Потом же собственные демоны почти раздавили его. Он сам дал им дал им власть над собой. Его желание смерти становилось столько велико. Он как-то раз сказал мне, что допишет этот альбом и уйдёт навсегда. Он говорил, что ему не место в мире людей. Это чуждо ему. Он сделал всё, что хотел.

Но я знал, как он одинок. У нас у всех были семьи или постоянные подруги. У него не было никого, даже родителей способных его поддержать. Ему хотелось приходить куда-то и чувствовать себя в безопасности, но он возвращался только в царство своих кошмаров.

Я видел его тлен и печать смерти. Я знал, как отвратительно любоваться этим. Полуживой, просто тень от тени. В среде наркоманов очень модно мериться глубиной дна и низостью падания. Вот вы все смотрели на Макса и думали, что нам ещё до него далеко. Это был очень эгоистичный способ утешения. Я был заворожен его близостью к краю обрыва. В то же время я понимал, что он счастлив: ещё немного и он сбудется его мечта о вечной жизни за пределом. Я сам и не мог мечтать о таком. Он смог отвергнуть царство мечты, забыть все мирские удовольствия, выбрав приятную смерть тела. Я давно с этим смирился и не мог мешать человеку в его выборе. Угасая он творил. Этот альбом был лучшим за всю историю группы. Он стремился его закончить.