Николай Студеникин - Перед уходом

Из внутреннего кармана пиджака он извлек горсть — много, ох, подозрительно много — мятых бумажных денег. Наташа краем глаза увидела зеленые трешницы, синие пятерки… Отделив от бумажек желтенький рубль, мрачный небрежно затолкал обратно остальное. Кондукторша втиснула скудную медь сдачи ему в ладонь, а билетов не дала, наградив его взамен долгим взглядом. Мрачный понимающе усмехнулся: лишку заработать каждый хочет, а какие ночью контролеры-ревизоры?

Миновали железнодорожный переезд — будку-кубик с освещенными окнами без занавесок и оба полосатых шлагбаума, вздернутых к темным небесам. Первой, в панике заметавшись, застучав в переднюю дверцу и в стекло кабины водителя, автобус покинула тучная запоздавшая старушка. Так вот почему она не садилась! Ей и ехать-то было всего-ничего. Она долго и медленно, словно испытывая чужое терпение, спускалась по трем ступеням на землю, а пыхтела при этом, будто паровоз.

— Ишь карга избалованная! Лень ей жирок растрясть. Могла бы и пешком дойти по холодку, — подавив сладкий зевок, сказала кондукторша и нажала кнопку.

И весь автобус молча согласился с ней: могла бы…

— Старичкам везде у нас почет! — сзади, от громадного запасного колеса, прокомментировал длинноволосый.

Мчались быстро, что называется «с ветерком», подпрыгивая на редких пока выбоинах в асфальте. Встречных машин не было. Шофер погасил в салоне свет, сберегая аккумуляторы. И стали видны убегавшие назад поля и перелески, темные домики деревень, освещенные магазины, колодцы с поднятыми журавлями, одинокие фонарные столбы…

Кондукторша сошла на половине пути. Обогнув автобус спереди и запрокинув лицо, что-то сказала свесившемуся к ней вниз шоферу. Очень, видно, потешное: шофер неслышно засмеялся, почесал лоб под козырьком форменной фуражки и привычно положил ладонь на черный пластмассовый шар рычага переключения скоростей. Кондукторша — сумку под мышку, полы безрукавки взвились за ее спиной, словно подрезанные крылья, перескочила через заплывшую канаву на обочине и побежала домой — к единственному освещенному оконцу, за которым кто-то ждал ее, не ложась спать, а автобус покатил дальше — в ночь, в темь.

Чем дальше, тем дорога становилась хуже. Хорошо хоть, что все пассажиры расселись на постепенно освободившиеся места. И только длинноволосый, очевидно в знак протеста, стоял, раскинув руки, сзади, у запасного колеса, будто распятый на кресте или боксер, только что пославший противника в нокдаун, в углу ринга. Автобус заметно снизил скорость, начал часто и тяжело подпрыгивать, дребезжать — вот-вот развалится на составные части, не доедет. Будущий суворовец разлепил глазенки, заворочался и запищал — сначала тихо, а потом… потом… О господи! Наташа, не на шутку страдая, оглядывалась вокруг.

— Ничего-ничего. Тут и взрослый так намается, что хоть в голос реви, — утешила ее пожилая женщина, хозяйка множества сумок и авосек, сидевшая на переднем сиденье спиной к шоферу, и скорбно поджала губы.

Наташа пояснила тихо:

— Не кормила… Кушать захотел!

Она старалась убаюкать сына, но — без успеха.

— А как же? Природа свое берет! — Женщина напротив разлепила губы. — Ишь путешественник!

Наташа потупилась. Жизнь заставит.

— Эй, организм! — тихо и даже ласково сказал мрачный у Наташи за спиной, перестал сонно дышать ей в затылок, встал и враскачку двинулся назад, к длинноволосому. — С тобой тут дети едут! — вынул у того изо рта папироску, нахально тлевшую в полумраке, брезгливо отщипнул мокрый кончик мундштука, сам жадно и как-то воровато затянулся, а уж потом сквозь дырочку в стекле, оставшуюся на месте ручки, за которую это стекло можно было двигать, вытолкнул искрящий окурок на дорогу.

— В муках рожаем их, кормим-поим, одеваем-обуваем, а они потом нам же всем на шею и садятся, хулиганье, — вздохнула женщина напротив Наташи.

— Дорога долгая, вот и… — едва слышно ответила та, снова ощутив у себя на затылке щекотное табачное дыхание мрачного и про себя восхитившись его способностями укротителя.

Ей бы так со шпаною малолетней управляться. Особенно в электричках. В городе тише воды, ниже травы садятся, а через час езды так наглеют, что тошно смотреть.

— Невтерпеж им, — фыркнула женщина, переставляя свои сумки поудобней. — Матери в деревню конфетки копеечной не везут, все налегке разъезжают, все: «Мама, дай!»

«Уж, замуж…» — припомнив школьные премудрости, мысленно дополнила Наташа. Всему, всему на свете приходит конец. Мелькнули за стеклом Старые Выселки, и шофер, осадив автобус перед очередным ухабом, будто коня, объявил в микрофон: