Николай Студеникин - Перед уходом

— Долг? Какой долг? А-а, твоей мамы… Она очень переживает, я знаю. Но это, ты прости меня, заслуженная кара. Пьянство — такой бич, такой… И особенно страдаем мы, женщины… — Говоря это, Капитанская Дочка решила, что предъявит директору школы институтский вызов для оформления и оплаты — пусть удивляются вкупе с женой, господь с ними. И, упиваясь собственным великодушием, которое, возможно, доставляет одну из величайших радостей на свете, предложила Наташе: — Оставь себе эти деньги, хорошо? Купи что-нибудь сыну. Будем считать, что с твоей мамой мы в расчете. Так и передай ей. Это мой посильный подарок малышу. Как ты его назвала?

— Андрейкой.

— Хорошее имя. С него фактически начинается первая русская летопись, «Повесть временных лет». С него и с парной бани, увиденной, так сказать, глазами иностранца. Я, признаться, долго веселилась, когда прочла. Все минуло, язык изменился, реки обмелели, исчезли леса, а баня так и осталась баней, веники — вениками. И орден высший со времен Петра Великого в Российской империи был — «Андрей Первозванный», голубая лента через плечо. И флаг андреевский, в песнях воспетый, — косой крест голубой на белом поле…

Но тут Наташа непочтительно перебила ее:

— Нет-нет, Марья Гавриловна, я так не могу! Возьмите деньги, возьмите.

— Хорошо. Тогда мы сделаем по-другому. Я скоро буду в городе, и долго, зайду к тебе, и мы рассчитаемся. Продиктуй мне свой адрес, на чем и как доехать от вокзала… — Марья Гавриловна взялась за карандаш.

Наташа продиктовала ей адрес общежития, назвала номер автобуса, остановку. О том, что она собирается уйти оттуда, уволиться с завода, уже и заявление подано в отдел кадров, Наташа старой учительнице не сказала. Не повернулся язык. Та ведь спросит: куда? Далеко ли ты, горе луковое, собралась с ребенком на руках? А что ответить? Лишние деньги сейчас пришлись бы Наташе очень кстати. И, сделав небольшое усилие над собой, Наташа решила взять их. Стыдновато было, конечно. «Я ей пришлю… потом. Обязательно пришлю!» — поспешно, воровски подумала она и, чтобы отвязаться от докучливой мыслишки о том, когда оно, это «потом», будет, спросила:

— Марья Гавриловна, немых — лечат?

— Наверное. Точно не скажу. Медицина ведь не стоит на месте, она прогрессирует. Знаешь, я читала книгу. Недавно. Ее написала замечательная женщина. Да-да, именно замечательная. Поразительная — иного слова не подберешь. Ольга Скороходова. Она не только глуха и нема, она еще и слепа от рождения. Представляешь? Почти все двери в мир для нее закрыты, замурованы, и однако… Она сумела стать ученой, кандидатом наук, внесла посильный вклад, в то время как другие, здоровые…

Здоровые?.. И сразу — мурашки по спине, неизреченное чувство жути. Как позавчера ночью, в электричке. А сколько раз до этого, при одной мысли? Не сочтешь ведь! Наташа, когда была беременна, часто и со страхом думала об уродцах от рождения: слепцах, горбунах, слабоумных и шестипалых. Когда в роддоме сестра с марлевой повязкой на лице, закрывавшей ей нос и рот, вздувавшейся и опадавшей от дыхания, поднесла к ней сына — знакомиться, первое, что сделала Наташа, это пересчитала пальчики на вялых колбасках его рук и ног. Двадцать? — Двадцать! Сразу легче стало. И остальное с виду было в порядке, только очень уж жалкенькое, до кома в горле: краники, винтики, бинт па пупочке. «Нам одеться — только подпоясаться! Ишь разоспался, соня! С мамашей-то родной поздоровайся!» — пропела сквозь свою марлю сестра и шлепнула Андрейку по сморщенным ягодичкам. Он сразу подал голосок. Голос, да какой! Именно по голосу Наташа начала узнавать сына: «И моего везут… мой!» Тут бы и успокоиться, но на смену старым страхам явились новые, сомкнутым строем. Одни несметные рати вирусов и микробов чего стоят. А диатез, как нынче именуют золотуху? Простуда? Кирпич, который может ненароком свалиться с крыши? И главным смыслом жизни сделалось — защитить, уберечь, спасти…

— Не всем же кандидатами-то быть!

— Не всем. Ты права. Но надо иметь цель, стремиться… — наставительно сказала Марья Гавриловна.

— Я и стремлюсь. Милостыни не прошу, карточками по электричкам не торгую!

— Какими карточками?

— Такими… голыми! — ляпнула Наташа. — Не новогодними же, не с Восьмым марта!

Стоп! Как эта двадцатилетняя девчонка сумела проникнуть в ее недавние мысли, прочесть их? Ох, стыд-то какой! И Марья Гавриловна осторожно спросила:

— А как… как ты догадалась?

— Позавчера сама видела!