Элеанор Каттон - Светила

Билл надолго замолчал. Уэллс видел: таможенник обдумывает, что делать.

– Я не могу переправить ящик на «Бланш», – сказал он наконец. – Шхуна отплывает с первым светом, и Пэрриш уже принял груз. Времени нету.

– Тогда отошли ящик позже. Я прямо сейчас за транспортировку распишусь. Умоляю тебя.

– Вот умолять незачем, – буркнул Билл.

Уэллс шагнул вперед и выложил самородок на стол. Камешек словно бы вздрогнул и завибрировал, как игла компаса.

Билл долго разглядывал самородок. А потом поднял глаза и заявил:

– Нет. Оставь самородок себе, Кросби Уэллс. Не надо меня никуда впутывать.

18 июня 1865 года

42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы

Глава, в которой Эмери Стейнз сдает свое золото в банк; Кросби Уэллс предлагает пойти на хитрость, а Стейнз начинает сомневаться в правильности первых впечатлений – но слишком поздно.

Эмери Стейнзу еще только предстояло напасть в Хокитике на золотую жилу. Ему еще не подвернулся участок земли, который захотелось бы застолбить, и не повстречалась компания, к которой его потянуло бы присоединиться. Он сколотил небольшой «капиталец» в золотом песке, но намыл тот песок в местах самых разных: и на взморье к северу и к югу от реки, и в распадках на противоположной стороне Хокитикского ущелья, – доход был непостоянный, и значительную его часть Стейнз уже успел потратить. Юноша был склонен к расточительности – там, где речь шла о его собственном времени и деньгах; он предпочитал спать и есть в приятном обществе, а не в одиночестве и не в палатке под звездами: первый же опыт отвратил его от походной романтики. К суровым зимам Западного Кентербери он был не готов; дождь частенько загонял его под крышу; оправдываясь непогодой, он распивал вино, закусывал солониной и играл в карты каждый вечер, а поутру снова отправлялся набивать песочком платочек. Если бы не его договоренность с Фрэнсисом Карвером, он бы, пожалуй, так и жил этой беспорядочной жизнью до бесконечности, но он помнил об условиях спонсорства и понимал, что очень скоро ему придется «бросить якорь», как говорят старатели, и во что-нибудь да вложиться.

Утром 18 июня Стейнз проснулся спозаранку. Ночь он провел в каньерской ночлежке – длинной, приземистой, обшитой вагонкой хибаре с кухней-пристройкой и подвесными койками в несколько рядов. В воздухе нависала промозглая сырость; пока юноша одевался, дыхание его клубилось у губ белым облачком. Выйдя за дверь, он заплатил полпенса за тарелку овсянки, которую ему зачерпнули прямо из дымящегося котла, и поел стоя, задумчиво глядя на восток, туда, где высокие хребты Альп вырисовывались ломким силуэтом на фоне зимнего неба. Очистив тарелку, Стейнз вернул ее в окошечко, приподнял шляпу, прощаясь с приятелями, и отправился в Хокитику, где намеревался пообщаться со скупщиком золота, прежде чем приобрести наконец участок.

Обогнув реку и выйдя на косу, юноша увидел, как в устье гавани величаво вплывает корабль: он плавно прошел на рейд и словно бы застыл, развернувшись бортом к реке, на глубинной воде по ту сторону отмели. Шагая по длинному изгибу набережной, Стейнз не сводил восхищенного взгляда с прибывшего судна. То был роскошный трехмачтовик, среднего размера, с носовой фигурой в форме орла: клекочущий клюв широко раскрыт, крыла распахнуты. У поручня левого борта стояла какая-то женщина – с такого расстояния Стейнз не мог рассмотреть лица, и уж тем более его выражения, но ему показалось, что незнакомка погружена в задумчивость: она замерла неподвижно, обеими руками вцепившись в поручень, ветер трепал ее юбки, а завязки капора хлестали ее по груди. Юноша гадал, что владеет ее мыслями: воспоминание ли, какой-то воскресший перед внутренним взором эпизод, или она размышляет о будущем, вся во власти тайной мечты или страха?

В Резервном банке он предъявил лайковый мешочек с песком и по просьбе служащего передал содержимое на анализ и взвешивание. Оценка заняла какое-то время, но в итоге цену предложили хорошую, и Стейнз вышел из здания с чеком на двадцать фунтов – в жилетном кармане, у самого сердца.

– Постой, парень!

Стейнз обернулся. Со ступеней банка чуть привстал рыжеватый незнакомец лет пятидесяти, с очень обветренной кожей и очень красным носом. На щеках и подбородке топорщилась совершенно седая, недельной давности щетина.