Макс Фриш - Homo Фабер. Назову себя Гантенбайн

— От мамы.

Когда мы уже сидели в ресторане, Сабет мне опять очень понравилась — всякий раз я воспринимал ее по-новому: ее радость при виде салата, ее детское нетерпение, с которым она набросилась на булочки в ожидании заказанных блюд, горящий от любопытства взгляд — она уплетала булочки и глядела по сторонам, ее восторг, когда принесли hors d’oeuvre [75] Закуски (итал). , ее задорный смех…

Что касается мамы…

Мы ели артишоки, отщипывая листок за листком, макали в майонез, соскабливали зубами мякоть; и именно в это время я узнал кое-что о той ученой даме, которая была ее мамой. Честно говоря, меня не шибко разбирало любопытство — терпеть не могу интеллектуальных дам. А узнал я следующее: она получила не археологическое, а филологическое образование, но теперь работала в археологическом институте — ей надо было зарабатывать деньги, потому что она разошлась с мистером Пипером… Тут я взял в руки бокал, чтобы чокнуться, — господин Пипер, который по убеждению уехал в Восточную Германию, меня решительно не интересовал. Я поднял бокал и прервал ее:

— Твое здоровье!

Мы выпили.

Затем я узнал…

Мама прежде тоже была коммунисткой, но с господином Пипером у нее все равно жизнь не ладилась, произошел разрыв — это мне было понятно, — а теперь мама работала в Афинах, поскольку нынешнюю Западную Германию она тоже не любит — и это мне было понятно, — а Сабет от их разрыва нимало не страдала, напротив, рассказывая об этом, она ела с большим аппетитом, прихлебывая белый орвието — ее любимое вино, хотя мне оно всегда казалось чересчур сладким, — Orvieto abbocato. Отца своего она не очень любила. Собственно говоря, господин Пипер не ее отец, у мамы до него был другой муж; Сабет была, таким образом, дочерью от первого брака; и мне пришло в голову, что маме ее, видно, не везло с мужьями, быть может оттого, что она слишком интеллектуальна, — все это я думал про себя и, конечно, не говорил вслух, а заказал еще полбутылки Orvieto abbocato. Потом мы принялись болтать о всякой всячине: об артишоках, о католицизме, о cassata [76] Мороженое (итал.). , о спящей Эриннии, об уличном движении — этом бедствии нашего времени — и о том, как нам проехать к Аппиевой дороге…

Сабет прочла по Бедекеру:

— «Аппиева дорога проложена в 312 году до рождества Христова цензором Аппием Клавдием Цекусом, считается королевой всех дорог; она вела через Террачину на Капую, откуда позднее была продлена до Бриндизи…»

Мы совершили паломничество на Аппиеву дорогу, прошли километра три пешком и прилегли отдохнуть на каменистом холмике вблизи какого-то надгробия; холмик был насыпной, поросший сорными травами, и о нем, к счастью, ничего не значилось в путеводителе. Мы лежали в тени пинии и курили.

— Вальтер, ты спишь?

Я наслаждался тем, что ничего не надо было осматривать.

— Гляди, — сказала она, — вон там, вдалеке, Тиволи.

Сабет была, как всегда, в своих черных джинсах, простроченных когда-то белой ниткой, и тапочках, тоже когда-то белых, хотя еще в Пизе я ей купил пару итальянских туфель.

— Тебя это в самом деле не интересует?

— В самом деле, — ответил я. — Но я готов все это осматривать, дорогая. Чего только не приходится делать во время свадебного путешествия!

Сабет снова заявила, что я циник.

Мне достаточно было лежать в траве — бог с ним, с Тиволи, важно было лишь одно: ее голова покоилась на моем плече.

— Ты настоящий сорванец — ни секунды не можешь посидеть спокойно.

Она встала на колени и озиралась по сторонам.

Снизу до нас донеслись чьи-то голоса.

— Ну можно? — спросила она и вытянула губы, словно для плевка. — Можно? А?

Я потянул ее за конский хвост, принуждая снова лечь, но она вырвалась. Мне тоже было жалко, что мы оказались не одни, но тут уж ничего не поделаешь, даже если ты мужчина. А у нее были странные представления. «Ты же мужчина!» — твердила она по любому поводу. Она явно ожидала, что я вскочу на ноги и камнями разгоню группу туристов, словно стадо коз. Она всерьез была разочарована, когда я этого не сделал, — настоящий ребенок, с которым я обращался, как с женщиной, или женщина, с которой я обращался, как с ребенком, сам не знаю.

— Я считаю, — сказала она, — что это наше место.

Пришедшие были явно американцы — целая группа, которая бродила вокруг холма. Я только слышал их голоса — судя по голосам, это вполне могли быть и стенографистки из Кливленда.

— Oh, isn’t it lovely! [77] О, какая прелесть! (англ.)

— Oh, this is the Campagna? [78] О, значит, это и есть Кампанья! (англ.)