Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

Насыпали серебра в ванну. И полезли по очереди купаться в деньгах, как то и мечталось с того дня, что Тилли принесла, пряча ликование под мрачной личиной, контракт на изготовление пятнадцати моделей уникальных хуев. Правда, серебра маловато оказалось — надул Верховный Холуй с авансом. Да еще Тилли вчера по пути домой растратилась. Но все равно здорово.

Вон и некрасивая толстая Элси преобразилась, вся до пояса золотыми своими волосами оделась, будто волшебным покрывалом. А что говорить о Лэсси — та всегда красавица; теперь же и подавно.

Лэсси забралась в ванну, где терпко пахло сиклями. Ах, какой горький запах у серебряных сиклей, аж горло сжимается. Солью пахнут, древесной стружкой, дымом от сжигаемых в храмах поленьев. Но больше всего солью — той, что растворена в крови. Прекрасный запах, изысканный. Так пахнет от богатых женщин, когда те, разметав сверкающие волосы по вороту шубы, стремительно идут от автомобиля к театру или ресторану.

Элси пошевелила ногой россыпи серебра, слушая его тонкое пение под струями светлой воды.

Прольется кровь, прольется пот,

Прольется боль.

Их ветер высушит — и вот

Проступит соль.

Ее кристаллам ночь и день

Теперь сверкать.

И склонит голову олень

Ее лизать.

Вирши были написаны у них на стенке кухни. Кто-то из бесконечных тиллиных мужчин оставил по себе — а сам ли сочинил, слышал ли где — того никто не знал. Да и имя того мужчины уже позабылось. Один только хуй его не позабылся, остался в цепкой памяти тиллиной. Вот уж кто воистину имел глаз художника, так это Тилли. Коли приметит выразительную или любопытную деталь — в человеке ли, в явлении ли урбанистического свойства — непременно запомнит и через несколько лет, буде необходимость такая возникнет, воспроизведет в точности.

Вышла после купания Лэсси, будто Вирсавия. Посидели втроем на кухне, чаю выпили, полюбовались друг на друга, на звезды за окном. После Тилли встала, чтобы опять в продуктовый магазин идти, полушубку свистнула. Приполз старенький их, общий (на трех сироток сразу) полушубок из искусственного желтоватого меха, выбрался из кучи вещей, в углу сваленных, отряхнулся. Тилли провела по нему рукой, подняла с пола, надела. Обнял ее полушубок, теплом окутал. Ибо не забыл он, как с позорной помойки его забрали, вытащив из-под орущего кота, как эти маленькие крепкие руки очистили его от грязи, как дырки зашили. Потому и предан был и на свист с готовностью бежал.

Тилли взяла большую сумку и два сикля денег, еще мокрых после купания.

— Скоро приду, девки, — сказала она подругам своим. — Ждите с едой.

Тилли (с полными сумками, на темной лестнице, неожиданно спотыкаясь обо что-то мягкое и бесформенное): Ой!

Бесформенное (шевелясь на грязных ступеньках, сверкнув толстыми стеклами очков, будто искрами брызнув): Благослови Мардук, доченька!

Тилли (устало): Ох, еб... Да отвяжись ты, бабусь...

Бабка (с живостью): Да я уж отплачу, доченька, я уж отплачу... Отработаю, довольна будешь... Неделю, почитай, один мармелад со стен и соскребаю, тем и живу. Росту у меня не хватает дотянуться до мест побогаче — те все высоко помещаются, а внизу — что, внизу — одни поскребыши... (Долгий, почти звериный всхлип). Милостями Нинурты жива лишь...

Нинурта, бледный властитель времени. Видать, крепко молилась тебе бабка, воссылая просьбы свои в храм Эпатутилы, если Воитель Богов аж к Мармеладному Колодцу слух преклонить изволил.

И снизошел бледный Нинурта до бабки безвестной, никому не нужной, ни к делу, ни к внукам не приставленной. Протянул палец свой с ногтем твердым и синеватым, коснулся самого зловонного дна Колодца, где как раз и стояла с полными сумками еды Тилли. В мгновение ока понеслось для нее время вкривь и вкось, заметалось перед взором ее то вперед, то назад, и вдруг увидела она себя самое таким же бесформенным кулем тряпья, откуда и лица-то не разглядишь. Старой себя увидела, голодной, на мармеладных поскребышах отощавшей. Будто стоит перед злющей встрепанной девицей, умоляя принять под кров свой.

Закружилась голова, потемнело в глазах у Тилли. Чтобы не упасть, потянулась она рукой к стене, но не успела взяться — пошатнулась да и рухнула прямо на бабку, едва не придавив ту котомками...

Тилли (со стоном): Ох, еб... Ох, еб...

Бабка (перепуганно и полузадушенно): Спаси Нинурта, доченька! Благослови Мардук, внученька!..

Очнулись, друг друга руками ощупали, кое-как, друг за друга и за стену хватаясь (перила-то на лестнице давно обвалились), поднялись на ноги.