Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

— Это... — вымолвил Мурзик. — Цирка, так ты тоже...

И выронил индикатор.

Рамка упала на диван и замерла.

Цира взвизгнула и бросилась к магическому прибору — проверять, не повредился ли. Прибор был цел. Со вздохом Цира опустилась на диван и разревелась в три ручья. Мурзик сел рядом и стал ее утешать. По спине водил своей толстой лапой, бубнил глупости про сотника — что, мол, сотник в таких случаях говорил, бывало...

— Ты ведь наш брат теперь, Цира, — сказал Мурзик под конец. — Так что и нюнить нечего.

— Я же помню... — всхлипывала Цира. — Мои прошлые жизни... Учитель Бэлшуну показывал мне, как я была владычицей Адурра... На колеснице, в золоте...

— Ну да, ну да, — утешающе кивал Мурзик. — Конечно, в золоте. А теперь ты еще и Энкиду. Здорово же, Цирка!.. Все вместе мы теперь...

Цира метнулась ко мне взглядом. Я увидел, что ей страшновато, и спросил не без ехидства:

— Что, Цира, умирать не хочется? Как других за слабость презирать — так мы в первых рядах, а как самой пожертвовать...

Она отерла слезы и гордо ответила:

— Я знаю, ради чего отказываюсь от индивидуальности Циры. Я осознаю, на что иду. Я иду на смерть с открытыми глазами. Я провижу то великое будущее, которое сулит нам слияние в мистическом экстазе.

— Во как, — подтвердил Мурзик и вытащил из кармана джинсов мятую бумажку. — Да, вот... Проверь-ка еще вот это.

— Что это?

— А, завалялось... «Ниппурская правда».

Цира брезгливо взяла газетку, расстелила ее на полу. Поводила по ней рамкой.

— Шевелится... — сказал Мурзик.

— Не шевелится.

Мне тоже не хотелось, чтобы кривоногая коммунистка оказалась Энкиду, как и мы. Честно говоря, я считал, что она рылом не вышла. Луринду хоть и страхолюдина, каких поискать, а все же хорошего происхождения и вообще — нашего круга девушка. Эта же... Да и просто, не люблю я комми.

— Не, — уверенно повторил Мурзик, — шевелится.

Я подошел ближе, пригляделся. Поднесенная к статье «КРОВОСОСЫ МАСКИРУЮТСЯ» рамка еле заметно покачивалась в воздухе.

— Значит, эта... Ну да, она больше всех на нас злилась. Сильная эмоциональная реакция на имя «Энкиду». Вот здесь — «взявшие себе для отвода глаз имя национального героя Энкиду» и дальше: «беспардонная спекуляция на национальной гордости вавилонского народа в целях обогащения кровососов и эксплоататоров и привлечения к ним доверчивых заказчиков...» — сказал я.

Цира посмотрела на нас с Мурзиком мрачно.

— И как нам теперь быть? Комми ни за что не согласятся с нами сотрудничать. Или еще хуже — вызнают побольше, а потом раззвонят в своей газетенке. Обзовут как-нибудь типа «НОВАЯ ЗАТЕЯ КРОВОСОСОВ» или «КРОВОСОСЫ ОБЪЕДИНЯЮТСЯ»...

— А мы подошлем к ним представителя эксплоатируемого большинства, — сказал я. — Мурзик, ты как — готов поработать во славу Энкиду?

Мурзик сказал, что готов.

— Пойдешь к комми и вступишь в их партию. Твоя задача — вымостить дорожку к этой бабе, которая статью написала. Скажешь ей, что раскрыл новый заговор кровососов и что только она с ее партийным сознанием и метким пером может его развалить. Понял?

Мурзик сказал, что понял. Некоторое время обдумывал задание. Мы с Цирой пока перечитывали заметку в «Ниппурской правде».

Потом Мурзик неожиданно спросил:

— Господин, а где те справки из экзекутария?

Я почувствовал, что краснею.

— Не помню.

— Вы их не выбросили, а?

— Да не помню я. Буду я всякую гадость помнить... На что тебе?

— Я бы их с собой взял, для верности. Показал бы, как меня тут эксплоатировали.

Я согнал Мурзика с Цирой с дивана, открыл крышку и покопался в разнообразном жизненном хламе, который сваливал в диван. Раз в полгода я выгребал все из дивана и нес на помойку.

Справки сохранились. Одна на пять ударов березовой розгой, другая на семь. Я выдал их Мурзику и закрыл крышку дивана.

Цира плюхнулась сверху. Обхватила меня за шею и повалила на себя. Мурзик потоптался, держа справки в руке.

— Мне выйти? — спросил он вполголоса.

— Останься, — сказала Цира, барахтаясь подо мной.

— Ну вот еще, — возмутился я. — Выйди, Мурзик, и подожди на кухне. Я не могу, когда ты тут маячишь.

Ицхак с его образом великого героя, яростно дрочащего под зеленым кустом, показался мне в этот миг полным болваном.

Мурзик вступил в компартию. Теперь его почти никогда не было дома — он то оформлял документы на освобождение, то бегал по партийным заданиям. Я снова перешел на бутерброды с сыром и мокрой вареной колбасой, если только Цира, сжалившись, не заходила с домашней стряпней в термосе.