Елена Хаецкая - Синие стрекозы Вавилона

Там ждали.

Я выпрямился, стоя на коленях и цепляясь руками за стену.

— Сичас, — сказал я.

За дверью понимающе сопели и топтались. Я откинул крючок, отодвинул засов и выпал из квартиры вместе с дверью, распахнувшейся под моей тяжестью.

Выпав, я оказался в объятиях широкоплечего детины. Он подхватил меня сильными руками и прижал к груди. Потом сжал за плечи и осторожно утвердил меня в вертикальном положении.

Я рыгнул ему в лицо — не нарочно. Он стерпел.

Посланец матушки был приблизительно моих лет. Верхняя губа пухлого рта оперена черной щетинкой, темные глаза глядят из-под широких бровей.

— Господин Даян... — в третий или четвертый раз повторил он.

Меня зовут Даян. Это древнее и славное вавилонское имя. Нужно ли говорить, что уже в детском дошкольном учреждении мое имя переделали в «Баяна», да так и повелось. Я и не сопротивлялся.

— Слушай, ты, — сказал я детине. — Сколько у тебя денег, а?

У него оказалось три сикля. На противопохмельные колеса хватит. Если брать не самые дорогие.

— Брат, — сказал я проникновенно и взял его за руку. — Дуй в аптеку...

И объяснил, зачем.

Он внес меня в квартиру, помог улечься на диван, подал воды и ушел в аптеку. Я бессильно смотрел на дверь, которую он забыл за собой закрыть, и терзался от сквозняка.

Детина вернулся через час. Объяснил, что искал аптеку.

Вместе с ним притащилась вечно беременная серая кошка, жившая в нашем подвале.

Предки кошки были породистыми голубыми тварями из храма Исет, а эта была плодом любви священной храмовой кошки с каким-то безродным полосатым сердцеедом.

Каждые два месяца Плод Любви исправно наводняла двор маленькими плодами своей любви. Любила она много и разнообразно. Что, естественно, отражалось на плодах.

Детина выпихнул кошку, незлобиво поддев ее ногой под брюхо, и захлопнул дверь.

— Давай, — сказал я, слабо барахтаясь на диване.

Он подал мне таблетку, растворив ее в воде. Таблетка шипела и плясала. У нее был мрачный, средневековый вид. Именно так травили королей в одном историко-приключенческом сериале.

Я выпил, отдал стакан и лег, закрыв глаза, — ждать, пока полегчает. Детина громоздился надо мной.

Я открыл глаза.

— Слушай, — сказал я детине, — а кто ты такой? А?..

Вот тут и открылась страшная правда.

— Ваш раб, господин, — сказал детина.

— У меня нет рабов, — сказал я. — У меня принципиально не может быть рабов. Я аболиционист.

— Ваша высокочтимая матушка так и говорила — ну, этому, на бирже... Как их? Агенту, — поведал детина. — Мол, мой сын против рабства, но хочу сделать ему подарок... От материнского подарка, мол, не откажется... У него, мол, — ну, у вас то есть, — в квартире не хватает хозяйской руки...

Так. У меня в квартире не хватает хозяйской руки. Поэтому мне не позволили жениться, а вместо того подсунули чужого человека, чтобы он сделался этой самой хозяйской рукой в моем доме... Подсунули, пользуясь моей сегодняшней слабостью. В другой день я просто спустил бы его с лестницы. А сегодня я мог только одно: расслабленно стонать.

Естественно, я сразу же возненавидел своего раба.

Все в нем было противное. И брови эти его широкие, блестящие, будто маслом намазанные. И щетина над губой. И ямка в пухлом подбородке.

— Уйди, — сказал я.

Он растерялся.

— Куда я пойду, господин?

— Куда-нибудь, — пояснил я. — Чтобы я тебя не видел.

И заснул.

Я проснулся, когда уже стемнело. Во рту было гадко, но голова не болела и острая невыносимость оставила плоть.

Я осторожно сел. Очень хотелось пить. И еще глодало ощущение какого-то несчастья, которое постигло меня в те часы, пока я спал. Что-то в моей жизни изменилось к худшему.

Вот в углу что-то зашевелилось... Сполз с кресла старый вытертый плед. Из-под пледа протянулась и коснулась пола босая нога. Нога была толстая, как фонарный столб, белая, густо поросшая волосом.

Раб!

— Пить хочу, — сказал я грубо.

Он поморгал сонно, завернулся в плед и пошлепал на кухню. Его пятки приклеивались к недавно отлакированному паркету.

Пока я пил, он скромно стоял в сторонке. Я отдал ему стакан и сказал:

— Я буду звать тебя Барсик.

— Барсик? — переспросил он, озадаченный.

— Не нравится «Барсик»? — сказал я. — Тогда Мурзик. Будешь откликаться на Мурзика?

Мурзик сказал, что будет.

Вы, конечно, скажете, что я засранец. Что нельзя так с людьми обращаться. А я и не говорю, что можно. Конечно, нельзя. Поэтому я и голосовал за мэра-аболициониста. Пусть он вор, но он тоже против рабства.