Кевин Милн - Шаги навстречу

Когда мгновенно приходит в голову ответ — «развод», понимаю, что пора отвлечься на что-то другое.

— Ребята, я собираюсь к бабушке! Кто-то хочет со мной?

Бри с Энн поспешно отклоняют мое предложение под предлогом того, что сегодня уже ее навещали. По глазам Кейда я вижу, что он тоже не хочет ехать, но, наверное, по моему выражению лица сын понимает, что мне действительно нужна компания.

— Ладно, — бормочет он. — Если больше никто не хочет.

Для прабабушки неделя выдалась непростой. Вчера она была так напичкана лекарствами, что едва могла глаза открыть, а за день до этого была на удивление бодра, однако нас не узнала. Когда мы приезжаем, дежурная медсестра рассказывает, что после обеда бабушка потеряла ориентацию, не понимала, где она, и уверяла медперсонал, что она находится не там, где надо, и что ее необходимо отправить назад на ферму. Я могу только предполагать, что она вспоминает свою молодость в Пендлтоне.

Когда входим в комнату, глаза у бабушки открыты, но выглядит она уставшей.

— Привет, бабушка, — негромко произношу я. — Ты как?

В ее глазах нет ни проблеска узнавания. Скорее, некое любопытство, возможно, страх, но узнавания нет. Она с трудом пытается произнести слова:

— Я… я… не… зна… — и начинает плакать. Беззвучно. Всего пара слезинок стекает по морщинистому лицу. — Я… вас… не… знаю.

— Я Эмили, твоя внучка.

— Ты знаешь фе-е-ерму? Хо-о-очу ту-у-уда.

Теперь и по моей щеке течет слеза.

— Все хорошо, Грейс. Отдыхай. Здесь ты в безопасности.

Через минуту бабушка Грейс закрывает глаза.

Мы сидим молча у ее кровати еще минут пятнадцать-двадцать, за это время она несколько раз открывает глаза, обводит палату диким взглядом, а потом опять их закрывает. Как только я убеждаюсь, что она на самом деле спит, я глажу ее по руке. И тут по моим щекам начинают струиться слезы. Тяжело видеть бабушку в таком состоянии; она всегда была для меня символом надежды, крепким якорем, а теперь ее лодка уплывает. Мне так нужен ее совет. Так хочется, чтобы она сказала, как говорила тысячи раз до этого: «Все будет хорошо, Эмили, подожди и сама увидишь».

Знаю, что она меня не слышит, но мне отчаянно нужно выговориться, поэтому я даю Кейду пару долларов и отсылаю его к автомату, чтобы несколько минут побыть с бабушкой наедине.

— Знаешь, ты всегда была для меня героем, бабушка. Я во всем на тебя равнялась. Ты была рядом, когда умерла мама, взяла меня под свое крыло, заботилась обо мне как о дочери. Ты столько времени опекала меня, что я даже не задумывалась о том, как тебе было больно, когда ты потеряла дочь. — Я глажу ее по руке, вытираю очередную непрошеную слезу. — Вы с дедушкой стали тогда моими ангелами-хранителями. Я хотела вырасти и быть похожей на тебя. Мне хотелось иметь мужа, семью, идеальную жизнь — такую, как была у тебя. А теперь? Теперь я могу все потерять. Вот о чем я мечтала все эти годы: встретить такую любовь, как у вас с дедушкой, — любовь, которая будет длиться вечно. Какое-то время мне казалось, что я ее встретила. Много лет я была твердо уверена, что в моей жизни все будет так же правильно, как и в твоей. Думала, что это будет просто… но жизнь спутала все карты.

Несколько секунд висит тишина. Я продолжаю гладить огрубевшие ногти и узловатые пальцы. И тут чувствую, что она вздрагивает и хлопает меня по рукам. Она застигает меня врасплох, но руку я не отнимаю. Я пожимаю ее руку в ответ, и бабушка неожиданно открывает глаза, всего на щелочку.

— Не сдавайся, Эм, — отчетливо шепчет она. — Все будет хорошо. — И тут же опять закрывает глаза.

Я рыдаю безостановочно, но на губах улыбка. Она сказала всего несколько слов, но они были самыми главными.

— Спасибо, бабуля, — благодарю я как раз перед тем, как возвращается Кейд с недоеденным батончиком «Сникерс».

Мы выходим из палаты, и Кейд задает один-единственный вопрос, который не дает мне покоя с тех пор, как мы уехали из дому:

— Как думаешь, папа уже приехал?

— Надеюсь, Кейд, — честно отвечаю я. — Очень на это надеюсь.

Через пять минут мы подъезжаем к дому, Кейд первый оценивает обстановку и равнодушно отвечает:

— Нет.

Я прекрасно понимаю, о чем он говорит, и это «нет» раскалывает мое и без того разбитое сердце.

Делл еще не приехал.

Когда я выполняю домашние задания или еще чем-то занимаюсь, часто перестаю замечать окружающих людей. Я просто замыкаюсь в особом пространстве, и остальной мир перестает для меня существовать. Покраска стен в гостиной совсем не похожа на выполнение домашней работы, с одним исключением: вся семья находится в этой зоне или отгораживается от окружающего мира — именно поэтому никто не слышит звука открываемой и закрываемой двери, когда утром в субботу приезжает папа. Неожиданно он возникает на пороге комнаты, руки в карманах, и смотрит, как мы работаем.