Андрей Иванов - Бизар

Через пару минут. Отпер. Повели. Тюремщица шла впереди, всю дорогу косила на меня рыбьим глазом; она была похожа на стюардессу. Вертухай шел сзади, позвякивая ключами. Шмыгал носом.

Сотни дверей. Сотни слепых дверей.

Вавилон…

Изможденный бессонницей, я сидел на белой скамейке у фонтана в парке Шнелли, смотрел, как Влас уговаривает свой допотопный мобильный телефон, вдыхая в аккумулятор жизнь, – я тихо улыбался, полагая, что мое перерождение началось. Вышгородская стена нависала, будто подслушивая; вздыхала сирень, разводила руками береза; журчал фонтан, бормоча, как пьяный во сне. Когда-то Влас вылавливал из этого фонтана мелочь. Теперь он был занят своим телефоном, набирая заветный номер, чтобы выудить миллион. На соседней скамейке лизались. Дети кормили уток; чайки с воплями кружили над прудом. По травке бежал и падал ребенок. Студенты валялись с открытыми книгами. За спиной гудел ленивый поток машин. Люди, люди… Прогуливались, сидели, говорили… Я сидел и смотрел на всех с таким глубоким презрением, точно все вокруг были куколками в старой скрипучей шарманке, а сам парк был нарисован на гигантском куске фанеры. В животе щекотало, я ощущал, как закручивается дело: все это на самом деле – стучало в висках, – да-да – вертелось в голове, – на самом деле, а не игра… я чувствовал, что вхожу в водоворот.

– Ага! Вот… – оживился он. – Наконец-то! Да, кууле, я по делу, не-не, не денег просить, слушай, есть человек, очень надежный человек, кулет вя [66]?.. Да что за связь! Ты где? В Риге, что ли? Да связь, блин… Слышишь? Ну, ряяги [67]! Угу, угу… Ну, я же говорю, что надежный, друг детства, чего ты боишься?.. Сколько раз-де… угу, угу, пон-нял. Что? Да он лох полнейший. За копейки пойдет на это! – Влас подмигнул мне, сделал ладошкой, мол, так надо, все в порядке. – Яах, алкоголик и наркоман. Яах, «серый паспорт»… Ну да, ну да… Как обычно… Ну тогда смотри сам, хорошо, давай! – Выключил. Топнул ногой. – Я кину эту скотину! Клянусь! Ох, как я кину его!

Он размахивал телефоном в воздухе, как гранатой; он клялся снова и снова, что кинет эту скотину! кинет эту свинью! кинет эту суку! кинет! кинет! кинет! кинет на миллион, будь он проклят! На миллион и не меньше!

Убрал «кирпич» в портфель, приходя моментально в спокойствие, сел на скамейку рядом со мной, закурили. Откинулся, надвинул кепку на глаза, вытянул в бесконечность ноги, выпустил дым из ноздрей и холодно, даже как-то сонно сказал, что все улажено, встреча состоится завтра. Курили некоторое время молча, сидели так, глядя на пруд.

– А помнишь, как мы тут карпов тягали? – вдруг вспомнил он. – Как много их было! Теперь пруд цветет. Запустили, сволочи… Болото нах. Вся страна – сплошное болото. Никакой разницы, где жить: в Пяэскюла или на Тоомпеа, – болото!

Он встал одним порывистым движением, и решительно пошел, глядя вперед, точно пытаясь уйти поскорее от чего-то. Я едва поспевал за ним. Его длинные ноги мелькали, точно отрезая землю раз и навсегда, как ножницы бумагу.

Пожилой желтолицый субъект. Тучный, лысый, подозрительный. Он неохотно к нам приближался (гримаса болезненности или, скорей, одолжения). Плюхнулся, сгорбился. Маленький нос, брезгливые губы. Достал записную книжку, спросил между делом Власа:

– Почему трубку не берешь?.. Сколько можно?..

Влас оправдывался:

– Связь… аккумулятор…

– Купи новый! – капризно растягивая слова, сказал дряхлый урод.

– Откуда деньги взять?.. – скривился Влас.

– Укради, – сказал тот. – Ты вор или кто?.. Укради себе телефон! Не можешь?.. Какой же ты вор тогда, если телефон украсть не можешь?!

Говорил он с акцентом, не глядя на нас; все время что-то выискивал в записной книжке, приводя в действие все морщины в невероятное смятение. Если кто-то проходил мимо, он вскидывал брови, выпучивал глаза, его взгляд был чем-то вроде упреждающего выстрела. Он был сильно раздражен; его передергивало от любого звука; он пыхтел и бубнил под нос ругательства. Плохо выбритый, взъерошенный, мешки под глазами, он был похож на носовой платок, в который тысячу раз высморкались, а теперь завернули умирающего попугайчика.

Попросил Власа сказать мне, чтоб я вышел из кафе. Я подумал, что ослышался, но Влас сделал мне знак глазами, я встал и вышел, оставил их вдвоем. Меня это жутко взбесило, но я решил дотерпеть до конца. В этом чувствовалась интрига – в этом было гораздо больше смысла, чем во всей моей жизни! Чем абсурдней, тем лучше, думал я, чем абсурдней, тем лучше!