Андрей Иванов: Бизар

Затянулся из-под ладони, выпустил дым уголком рта. Я сказал, что все равно – нам он должен был сказать в любом случае, потому что…

– Во-первых, мы тебе помогали писать в Директорат. Во-вторых, машина общая. Да и все равно всплыло.

Я вылезал из нашего окна и случайно подслушал, как он, задыхаясь от волнения, говорил жене: «Наконец-то, Маша! Дом, представляешь! У нас будет дом! Наконец-то!» Отчетливо слышалось шуршание. Я присел в кустах и слушал, как он заходится, представил, как он потряхивает письмом, как жмурится от восторга. Маша хихикала. Они оба так волновались, ворковали, кудахтали, что любой, кто не знал русский, мог запросто решить, что они трахались. Разве что шуршание бумажек было лишним, это было письмо из Директората. Михаил едва понимал, что там написано, но в офисе перевели, поздравили, пожали руку, ему улыбались… от счастья, что избавляются от этой всем недовольной гниды. Он столько жаловался… Все время ходил и ныл, кряхтел, чего-то требовал, искал какой-то справедливости. У него все было спланировано. Он умышленно всех допекал. Спровоцировал драку с армянами, выставил себя жертвой: проходу не дают! Всех извел. И вот, мечта свершилась. Дом. Это был настоящий триумф. Он даже не знал, как реагировать. Несколько дней шатался по лагерю в полной прострации, точно перебрал экстези. Я слышал, как он жене шептал в коридоре: «Слышь, я в магаз не пойду – я за себя не ручаюсь. А нам нельзя попадаться… Сама понимаешь…» И замолкал. Потом они исчезли от греха подальше. Всем табором уехали куда-то, разбили палатку на берегу, ловили рыбу, – когда вернулись, рассказали, что угнали с Иваном лодку, попали в шторм… Всю ночь их швыряло на волнах, чуть не вынесло в океан… Маша стояла на берегу с фонарем, поддерживала костер, кострище… Бледный Иван кивал, поддакивал: «Мы гребли всю ночь». Михаил показал волдыри на ладонях: «Всю ночь!» Он дергался. Его глаза бегали, руки тряслись. Он был как зомби. Бубнил: ночь… море… шторм… никакого клева… Рассказали эту сказку, заперлись у себя, что-то решали, шептались, выглядывали в окно. Потапов суетился, прокатывался по коридору, как крыса, раз двадцать за день: бегал с какими-то веревочками, коробками, сумками, приводил к себе подозрительных типов, совершал телефонные звонки, нагнетал ажиотаж, мычал, пыхтел, не договаривал, махнет рукой и уйдет. Все в лагере решили, что они получили «негатив» или вообще депорт.

– Бежать собирается, – сказал мне Аршак, поглядывая на «кадет» Михаила. – Машину оставит, наверное. С собой не возьмет, как думаешь?..

– Тебе-то что? – ответил я. – Машина наша… наполовину моя и индуса!

– Так теперь будет вся ваша, ахпер, – сказал Аршак, обнимая меня за плечи. – Жирный урод сбежит, и вся машина будет ваша! Вся! Работать будем, ара? В Ольборг-Виборг поедем? Билка, супермаркет такой, слыхал? Там все есть и брать легко… Цап-царап и пошел! Ахпер, нельзя сидеть, работать надо!

Потапов и не думал бежать. Он опять изменился. Его надуло важностью. Видимо, справился с радостной новостью, растопил ком чувств. Успокоился, расправил грудь. Замелькал там и тут. Как на роликах мимо окна. Обратно! В своем рыжем дождевике – ширк-шарк, ширк-шарк… Весь как на шарнирах. Ему даже удавалось вихлять врозь коленями. Прикусил гаденькую улыбочку и – ширк-шарк, ширк-шарк… Никто не мог понять, в чем дело. Он никому ничего не говорил, обрывал ненужные разговоры. Сделался ко всему безразличным.

Теперь он даже ехать со мной никуда не хотел. Еще на прошлой неделе он беспрекословно подчинялся, а тут он курит мою сигарету, мнется, хмыкает: «Чё-то херово тянется твоя крутка, Жень, чё-то не то», – а мне приходится его уламывать! Потому что у него есть дела поважней: ездить до почты, посылочки домой слать тайком. Рано утром он выбирался во двор, мыл машину, тихонько стучал в окно, Мария ему подавала коробки, он их быстро в багажник прятал, садился и тихо-тихо уезжал, так тихо, будто даже не включая мотор. Но мы-то видели!

– Лагерь все видит, – сказал я, не глядя на него. – Машина общая. Либо выплачиваешь полторы штуки, либо я иду искать шофера. Если хочешь, обсудим это с Хануманом. Он может сам машину продать. За полторы штуки армянам…

Сказал и пошел к выходу из билдинга. Мне лучше. Поеду автобусом. Пусть разбираются. Пусть Хануман сам едет! Пусть все катятся к черту!

Михаил буркнул – «ладно, поехали», – надел кепку, набросил куртку и, вращая на пальце ключи, ширк-шарк, ширк-шарк…

Всю дорогу объяснял, почему он молчал о переезде, у него было столько причин… и каждое слово – ребром ладони по рулю! Во-первых, он боялся вспугнуть удачу; к тому же дело взял в свои руки ирландец…