Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты

Я выехал из селения утром, уверенный в том, что доберусь до Барселоны менее чем за двое суток. Я уже и так задержался на неделю.

Первый день я проехал несколько километров на хорошей скорости, но, достигнув вершины горы, автомобиль вдруг остановился, фыркнул, подпрыгнул и изрыгнул из себя фиолетовые вспышки. Едва я успел выскочить из него и укрыться за ближайшую скалу, как он взорвался. Оставив на дороге обугленные останки машины, я пешком добрел до села, о котором прежде никогда не слышал.

Здесь, казалось, царил великий праздник. На самом деле это была забастовка. Каким образом удавалось этим патриархальным и уединенным общинам одновременно начать забастовку, так и останется тайной. Но судя по тому, что я видел собственными глазами во время своих скитаний и о чем потом читал в газетах, в Каталонии вспыхнула всеобщая забастовка. Разумеется, это не могло не нарушить моих планов: машины, и без того редко ходившие в этих краях, совсем перестали курсировать здесь. По той же самой причине я не мог воспользоваться телефоном, телеграфом или каким-либо другим средством коммуникации. Я вернулся в Барселону только через шестнадцать дней и все это время был полностью изолировал.

Итак, я вошел в праздничное селение, не возбудив ни у кого ни малейшего интереса. Им было не до пришлых людей. Жители селения собрались на главной площади и разучивали «Интернационал». Когда репетиция окончилась, все разбрелись. Я приставал то к одним, то к другим, расспрашивая, как мне добраться до Барселоны. Большинство советовало мне идти пешком по шоссе. Наконец какой-то невзрачный человечек, не согласный с забастовкой, «потому что если хоть на один день прекратить работать, то можно заработать себе чахотку», дал мне напрокат велосипед. Я заплатил ему за две недели вперед и дал расписку, в которой клялся «честью кабальеро» вернуть велосипед.

Я не ездил на велосипеде с детства, поэтому выехал из селения, описывая зигзаги. Однако быстро освоился и, окрыленный успехом, возлелеял надежду в скором времени завершить свои скитания. Но не тут-то было. Селение, где я взял напрокат велосипед, как бы пригвоздилось к нагорью, и поэтому первая часть пути шла вниз по склону. Однако постепенно дорога стала выпрямляться, а через несколько километров устремилась ввысь, к скале. Пируэты мои кончились, но на смену им пришла усталость. Ноги не слушались, я задыхался, пот катился с меня градом. Казалось, я умираю. Наконец, не выдержав, я бросил велосипед и пошел пешком. Дойдя до вершины, я остановился и оглядел с высоты окрестности. Передо мной простиралась скорбная, черноватая лощина, а за ней горы и снова лощины.

Я отдохнул немного и, когда решил, что силы вернулись ко мне, попытался встать. Но не мог пошевельнуться. Ноги не слушались меня, тело болело. Сделав несколько шагов, я рухнул на землю. Мне стало страшно, что здесь может никто не проехать: забастовка практически прервала движение транспорта по дорогам. Со стороны ближнего леса до меня донесся угрожающий вой. Я свернулся калачиком и застыл в ожидании, готовый к той же участи, какая, наверное, постигла Марию Кораль.

Я уже почувствовал первые признаки оцепенения (возможно, воображаемые), как вдруг до меня донесся издалека ни с чем не сравнимый шум мотора. Я вскочил и встал посредине шоссе, собираясь преградить путь любому, кто окажется за рулем, будь то сам дьявол.

Волнистая поверхность земли скрывала от меня машину, но она явно приближалась. Я ждал, затаив дыхание, даже сердце мое, казалось, перестало биться. И вот я увидел на вершине горы старую развалину; она двигалась в мою сторону, отчаянно тарахтя и купаясь в клубах дыма. Ее очертания, вырисовывавшиеся на фоне заходящего солнца, показались мне гигантскими, хотя здесь мог проезжать лишь автомобиль или грузовичок, на котором в те времена перевозился мелкий товар на короткое расстояние. Впереди у него было двухместное, крытое сиденье для шофера и его спутника, а позади — кузов с вертикальными подпорками, к которым крепился брезент или парусина в ненастную погоду.

Когда грузовик подъехал ко мне достаточно близко, я увидел у него по бокам плакаты и прочел: «ДА ЗДРАВСТВУЕТ СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ!» В машине оказалось семь женщин: одна совсем еще молоденькая, другая пожилая, а все остальные в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Все, кроме той, которая сидела за рулем, помещались в кузове. Они играли в карты, ели, пили вино и курили дешевые сигареты. Все были сильно накрашены, надушены, в крестьянской одежде с глубоким вырезом и не стыдились выставлять напоказ оголенные до колен ноги. Помню, что самую младшую из них звали Эстрелья [53] Звезда (исп.). , а самую старшую — Демокрасия [54] Демократия (исп.). .