Пер Энквист - Книга о Бланш и Мари

Ведь только потом понимаешь, что было счастьем.

Я решила называть свои отношения с Жаном Мартеном Шарко историей о классической паре влюбленных. Тогда выносить любовь делается легче. Если начинаешь углубляться в боль, она становится ужасной, хотя и терпимой, поскольку в каком-то смысле уже принадлежит истории. Я сказала об этом Мари. Она посмотрела на меня с удивлением. Я ее понимаю. Обкромсанный торс в деревянном ящике на колесиках, вероятно, не годится в качестве символа вечной любви.

Классическая пара влюбленных. Так следовало бы думать всем. Можно превратить нас в классическую пару влюбленных. Вот что нужно Мари. Мари и Пьер. Мари и Поль. Бланш и Шарко.

Я никогда не могла называть его по имени.

Почему он взял меня в эту поездку?

Все знали, что он женат, имеет троих детей и жену, которую почитает и боится, а о моей роли никому известно не было. Полагаю, что все рассматривали меня как прекрасную Бланш, бессильную и смертоносную, к которой никому, и в особенности Шарко, непозволительно было прикасаться. Их привлекало сочетание вожделения и смерти. Вожделели все, и никто не мог дотронуться до меня; все знали, что я могу убить, это защищало меня, и от этого их желание росло. Это главное, что про меня было известно. Я хочу, чтобы ты поехала со мной, сказал он, я болен, мне тяжело, angina pectoris [49] Грудная жаба (лат.), т. е. стенокардия. , я знаю, что умру, и хочу, чтобы ты поехала со мной.

И вот мы отправились в Морван.

Мне не хотелось, чтобы меня боялись.

Зачем меня заставляли? Это несправедливо.

Мне иногда кажется, что если мы приложим наши любови друг к другу — я имею в виду свою любовь и любовь Мари, — то в результате возникнет картина самой жизни. Моей жизни и жизни Мари.

Мари тоже так думает. Она иногда спрашивает, не завидую ли я ей. Я молча пристально смотрю на нее. Но предполагаю, что она думает о Сальпетриер и сравнивает. Тут-то я и говорю о классической паре влюбленных.

Тогда Мари смеется. Так проходят дни и ночи.

Можно представить себе любовь, существующую только внутри тебя самого. Я часто так думаю в минуты отчаяния и меланхолии. Как будто жизнь накрыта стеклянным колпаком. Тогда, вероятно, было бы не так больно. Почему ты любишь животных больше, чем людей, спросила я однажды у Шарко. Он рассердился и стал возражать. Разве ты любишь меня больше какой-нибудь собаки? — спросила тогда я.

Я хотела сделать ему больно, чтобы заставить понять. Бланш, сказал он, ты чересчур сильная, и я боюсь тебя. Но ты не должна пользоваться слабостью того, кто любит тебя больше жизни.

Насколько же тогда он любил жизнь? Не знаю. Мы отправились в Морван.

В поезд на Лионском вокзале мы сели вчетвером.

С двумя я раньше не встречалась. Профессора Дебов и Штраус поздоровались со мной с известным почтением, хоть и не с таким благоговейным, как с Шарко.

К чему эта поездка?! — спросили они своего учителя. Ответа не последовало.

Сама я только потом поняла, зачем Шарко предпринял это путешествие: ему хотелось вернуться в молодость. Я не знала, что он много лет провел в этих местах, главным образом в городке Везеле. Что тебе там нужно? — спросила я. Зачем человек навещает свою молодость? — спросил он в ответ. Я ответила: это делают за несколько мгновений до того, как сдаться, — при этом двое сопровождающих посмотрели на меня удивленно и с возмущением. Чтобы отвлечь внимание отвратительных хорьков, сидевших рядом с нами в вагоне на протяжении двухчасовой поездки, я принялась беседовать с Шарко. Он однажды рассказывал об инциденте в Сен-Мало, когда его брат оказался в смертельной опасности, и я спросила, все ли благополучно с братом сейчас; Шарко посмотрел на меня с внезапной яростью и промолчал, но несколькими минутами позже ответил: человек навещает свою молодость, потому что все должно связаться воедино!

Мост, поезд медленно пересекает реку. В такой же реке, как эта, я распрощалась с матерью! — заметила я своему другу с легкой улыбкой, — вот как это связывается воедино!

Я не хотела ему зла. Я пыталась лишь постичь его.

Мы сделали краткую остановку в замке Шато де Бюсси, в течение четырнадцати лет служившем тюрьмой писателю де Бюсси, отправленному сюда Людовиком XIV за непристойное творчество. Де Бюсси, как любитель, рисовал на стенах аляповатые картины, Шарко заметил, что пленные художники часто проявляют странное сходство с пациентами, страдающими истериками или конвульсиями. Двое его товарищей это замечание записали. Что же, я тогда — художник? — спросила я. Разве ты рисуешь на стенах нелепые фигуры? — возразил он с загадочной улыбкой. Мои внутренние стены заполнены рисунками, я выцарапывала их гвоздем. Почему гвоздем? — спросил он. Потому что искусство должно причинять боль, ответила я, и он добродушно рассмеялся, а его провожатые, профессора Дебов и Штраус захохотали. На том посещение замка писателя де Бюсси и завершилось.