Назим Ракха - Плакучее дерево

— Да.

— То есть всего через две недели.

Ирен сглотнула комок.

— Предположим, вы его навестили. А что потом? То есть что бы вы ему сказали?

Ирен бросила взгляд Джеффу через плечо, а про себя подумала, стоит делиться с ним своими планами или нет.

— Я пока сама не знаю.

— Хорошо. Давайте подойдем к этому делу с другой стороны. Допустим, вы никуда не поедете. Останетесь дома, и все пойдет дальше, как и должно было пойти. Что тогда?

Ирен попыталась представить, что она почувствует на следующий день после казни, когда Дэниэла уже не будет. Скорее всего, на улице будет холодно, а в доме тихо. И она встанет с постели, зная, что человека, который убил ее сына, больше нет в живых.

— У меня будет такое чувство, словно я от чего-то отказалась. Словно я проделала долгий путь, а потом сдалась. — Она посмотрела на Джеффа. — Но я не хочу сдаваться.

— В каком смысле?

На ободке ее кофейной чашки был небольшой скол. Ирен сначала легонько трогала его пальцем, затем нажала сильнее.

— Пойми, Джефф, что-то меня смущает во всей этой истории, вот только что? Я не знаю. А тот человек в тюрьме? Он не слишком похож на убийцу, во всяком случае на убийцу в моем представлении. Что-то здесь не так — по крайней мере, для меня. Возможно, причиной всего необъяснимая случайность того, что произошло. Почему он выбрал именно мой дом? Моего сына?

— Не пойму, к чему вы клоните.

— Сама не знаю. Но у меня такое чувство, будто тогда была сказана не вся правда. Что нам неизвестно что-то такое, что бы все объяснило, что бы все расставило по своим местам.

Джефф нахмурился:

— А вам не кажется, что он просто пытается выгородить себя, пытается казаться в ваших глазах лучше, чем он есть на самом деле? Взять те же письма, разве в них многое напишешь?

Ирен откинулась на спинку кресла и положила руки на колени.

— Может, и так. Все это тянется так давно, и я устала. Даже более чем. — Она поежилась, встала и закрыла кухонное окно.

— Мне кажется, вам стоит туда поехать.

— Что?

— Вы должны заполнить эти бланки. Возьмите их с собой и потребуйте, чтобы вас к нему пустили.

— Ты действительно так считаешь?

— Да. — Джефф тоже поднялся с места и вручил ей конверт. — Простить — это еще не значит принять. Если у вас остались вопросы, задайте их. Задайте, пока не поздно.

Дэниэл, словно Будда, сидел в позе лотоса — ноги скрещены, ладони обращены к тюремному потолку. Сидел час, два… Он не был уверен. Раньше он точно мог определить время, даже не глядя на часы. Просто чувствовал, и все, как другие люди, не глядя на солнце, могут сказать, где юг, а где север. Наручных часов у него никогда не было. Он ни разу не завел будильника. Ибо время жило внутри его, было его частью. И вот теперь это не так.

Возможно, сейчас глухая полночь. Откуда ему знать? Свет в тюрьме горел постоянно, рядом постоянно кто-то кричал. Журчала вода в унитазах, дребезжали двери, затем раздавался громкий стук — значит, какую-то из них захлопнули, как будто кувалдой ударили по куску железа. Иногда этот звук казался ему пистолетным выстрелом. В результате спать приходилось урывками. В таком месте, как тюрьма, толком не выспишься. Не провалишься в сон, чтобы наутро проснуться навстречу свету нового дня. Черт, до чего же он рад, что вскоре всему этому наступит конец.

Он поднялся и подошел к унитазу, расстегнул брюки и помочился. Неожиданно он поймал себя на мысли, что рука по-прежнему машинально ищет сиденье, чтобы его опустить, — как когда-то его учили делать мать и отец. А ведь стальному тюремному унитазу никаких сидений не полагалось.

Дэниэл рассмеялся и покачал головой.

Иногда он удивлялся самому себе. Например, сколь многое в его жизни зависело от женщины, которую он практически не знал. Он не знал, кто были ее родители, и чего она хотела достичь в этой жизни, и как так получилось, что ей так многого недоставало. Что у нее не было ничего даже отдаленно похожего на мечту. Впрочем, кое-какие вещи он помнил. Например, ее запах — смесь шоколада и сигаретного дыма. Ее грудь — большую, мягкую, всегда слегка приподнятую, чтобы ложбинка была видна в вырезе платья. Когда он был маленький, то любил залезть в эту ложбинку рукой. Ему казалось, что это что-то вроде сумки у кенгуру, в которой его мама втайне от него держит запас конфет. Интересно, сколько тогда ему было, три года или четыре? Тем не менее мать тотчас выходила из себя и больно шлепала его по руке. И говорила ему, чтобы он никогда не позволял себе подобных вещей. Никогда.