Назим Ракха - Плакучее дерево

Однако тренерша явно осталась равнодушной.

— Отлично, — произнесла она, медленно обходя вокруг. — Тогда вот что мне скажи. — Ее рука скользнула по его плечу, по спине и, пройдясь по всем позвонкам, остановилась возле копчика. — А что под этой футболкой? — Она задрала на нем желтую футболку до уровня груди. — Я скульптор, ваяю тела. Мне нужно видеть, с чем предстоит работать.

Это было почти год назад.

Мейсон сделал еще один вдох.

— Медленнее, — потребовала женщина.

Он послушно выполнил приказание.

Поведав о том, что он видел колибри, Роббин сел на скамейку и прочитал письмо. Закончив, аккуратно сложил листок и засунул обратно в конверт.

— Так, отлично, теперь держите, — произнесла тренерша. — Отлично. Теперь опускайте, медленно. Еще медленнее!

Мейсон опустил штангу на стойку.

— Черт побери, что это ты сегодня такой нервный? Что там у вас стряслось? Заключенный сбежал, что ли?

Мейсон не ответил. Он никогда не отвечал на вопросы о своей работе, за исключением того, где работает или — редко — почему. В любом случае тренерша все равно скоро узнает, почему в этот день он был такой раздражительный. Первая пресс-конференция состоится через три дня. После этого не останется ни одного человека, который бы не знал, что в штате через несколько недель приведут в исполнение приговор. Совершится смертная казнь. Тут уж средства массовой информации пустятся во все тяжкие. Газеты, радио, телевидение — все захотят узнать подробности этой истории. Его сереброзадая наставница по фитнесу непременно узнает об этом, даже если и не читает газет, в чем Мейсон был почему-то уверен.

— Давай! — подбодрила она. — Нужно закончить это упражнение.

Мейсон послушно схватился за грифель штанги.

Такую новость невозможно скрыть. Ее будут обсуждать в саунах и на кухнях, упоминать в церковных проповедях. Невозможно будет войти в автобус и не услышать, как о ней разговаривают. Казни разжигают воображение, а затем, как оказывается, вводят в заблуждение.

Не сводя глаз с золотой ниточки пирсинга в пупке тренерши, Мейсон выжал штангу еще восемь раз.

— Отлично. Положи на место. Закончили, — сказала она, глотнула воды из розовой бутылочки и вытерла губы о плечо. — А теперь подойди к столу дежурного. Посмотрим, может, тебе стоит сделать массаж. Ты весь зажат. Твердый как камень, только не в том месте, которое нравится женщинам.

— Это все работа, — отозвался он и потянулся за полотенцем.

— Да все равно что. Оставь ее в своем офисе, договорились? Ты приходишь сюда, ты здесь вкалываешь. Вот за что ты мне платишь. Если ты будешь заниматься в таком паршивом настроении, то ни хрена хорошего из этого не выйдет. Помни, дружище, ты должен дышать. Дышать, — сказала она и, пройдя через весь зал, свернула за угол.

Мейсон проводил взглядом зад тренерши.

Дышать, подумал он. Роббин сказал ему то же самое и, оторвав глаза от того письма, улыбнулся.

— Дышать, — сказал он. — Нужно просто расслабиться и дышать.

Суд округа Крук располагался в центре города. Трехэтажное здание, похожее на коробку, сложенное из серого камня и окруженное газоном пожухлой травы, высилось над одноэтажным городком, как сторожевая башня.

Ирен и Нэт Стенли шли по широкому тротуару, молчаливая сгорбившаяся пара, удерживаемая вместе согнутым локтем мужчины. На Ирен было темно-синее пальто и белые перчатки. На ее супруге — коричневые ботинки и коричневый костюм, который он надевал на свадьбу шестнадцать лет назад.

Ирен видела себя как будто с высоты, как если бы она парила в воздухе над собой и мужем, над окружавшим их пространством и их горем. Видеть видела, а вот ощущать не могла. Потому что не чувствовала ничего, кроме холода зимнего дня и восемнадцати ступенек под ногами, по которым поднялась к широкой застекленной двери.

С того дня, как убили их сына, прошло девять месяцев. Это был непрерывный кошмар дней и ночей, связанных друг с другом все той же слепящей, неизбывной болью. Это было нечто физическое, осязаемое: в груди Ирен как будто застряло что-то огромное, в животе вела сражение целая армия, а кожная сыпь оставила на ее теле отвратительные струпья. Единственным утешением было то, что Блисс не видела ее падения — тяги к спиртному, депрессии, апатии, нежелания жить. Все это время дочь оставалась в Карлтоне, вернулась в свою старую школу, возвратилась к привычной жизни. Ирен и Нэт остались в Блейне и ждали суда. И все же, даже перешагнув порог здания суда, Ирен ощущала лишь разбитость и безразличие ко всему на свете. Она не имела ни малейшего представления о том, что будет дальше, если вообще что-то будет. Прокурор предупредил ее и Нэта, что если Роббина приговорят к смертной казни, то приговор будет приведен в исполнение гораздо позже. Приговоренный будет подавать апелляции, и это может растянуться на долгие годы.