Мария Нуровская - Письма любви

Яна я не видела уже шесть лет. Он ушел из издательства. Я прочитала в газете, что он стал директором крупного объединения «Пресса». Иногда он появлялся на телевидении или выступал на радио. Я ловила каждое его слово, охваченная тоской. Но не страдала. Мне было достаточно того, что он живет со мной в одном городе. Жив. Перед нашим отъездом в отпуск я услышала в трубке его голос:

— Я хотел бы поговорить с пани Кожецкой.

— Это я. — Почувствовала, как все во мне оборвалось.

— Говорит Квятковский.

— Узнала, — сказала я, стараясь успокоиться.

— Могли бы мы с тобой встретиться?

— Хорошо.

— Когда?

— Это срочно? — Задавая этот вопрос, я уже знала, что он бессмысленный.

— Я уезжаю.

От одного этого слова у меня закружилась голова. Только не это, подумала я. Это как смерть, о которой мне удалось забыть. Ведь в последние годы были только рождения… Моей веры, потом Артура и, наконец, покоя… А теперь вдруг… Я не спрашивала, почему и куда он уезжает. Был июнь шестьдесят восьмого года.

— В кафе? — спросил он.

— Я приду к тебе, если ты один.

— Я один, но поменял квартиру.

Он открыл дверь. Меня ошеломило его изменившееся лицо. Наверное, потому, что он совершенно облысел. Мы смотрели друг на друга.

— Можно войти? — спросила я.

Он впустил меня. Квартирка была маленькая, с кухней в прихожей. Я увидела незнакомую мебель.

— Хочешь кофе? — спросил он.

Я неожиданно прижалась к нему. Чувствовала, как бьется его сердце. Приложила к груди свою руку. Минуту мы стояли так в чужой обстановке. Было тесно и неуютно, как в гостинице.

— Ты давно тут живешь?

— Два месяца. Мне велели уезжать со дня на день.

— А что с прежней мебелью? — спросила я, чтобы как-то отвлечься.

— Я продал ее, она тут бы не поместилась.

— А книги?

— Запаковал в коробки. Уже нет смысла распаковывать. Едут со мной.

— Когда?

— Через неделю.

Это был очередной удар судьбы.

— Почему ты позвонил мне так поздно? — неожиданно с обидой спросила я.

— Я позвонил, чтобы попрощаться.

— Хочешь пойти со мной в постель?

Он в молчании покачал головой.

— Хочешь кофе? — повторил он свой вопрос.

— А ты?

— Я тебя спрашиваю.

— Хорошо.

Я смотрела, как он суетится в этой кухоньке-прихожей. Из шкафчика над плитой он достал чашки. Мы сидели, разделенные столом.

— Что будешь делать на Западе?

— По правде сказать, я уезжаю в Израиль, — ответил он. — Был евреем, стал коммунистом, потом хотел быть поляком, а теперь снова еврей. Может, стану там полицейским псом, это у меня получается лучше всего. Будут меня напускать на арабов.

— Не говори так, — произнесла я.

Вдруг я вспомнила, как первый раз увидела его. Это произошло в борделе. Я спускалась по лестнице в том куцем платьице, а он стоял внизу, оперевшись на балюстраду, и с кем-то разговаривал. Повернул голову и посмотрел на меня. Я увидела его лицо сверху, и показалось, что откуда-то знаю его. И неожиданно проблеск: скульптурная группа «Лаокоон»! В кабинете отца под стеклом висела большая ее фотография. Отец сказал, что скульптуру нашли в Риме. Я как бы слышала его голос, когда он рассказывал, что это произведение родосских скульпторов было создано еще до нашей эры. Троянский прорицатель Лаокоон, возражавший против принятия подарка ахейцев [5] Так у автора. Согласно античному мифу, троянцы приняли деревянного коня за божественный дар и решили втащить в город. Лаокоон пытался остановить соотечественников, предсказывая, что конь принесет им несчастье. Но поскольку боги уже предопределили судьбу Трои, Посейдон наказал жреца за вмешательство, послав из моря двух чудовищных змей. — деревянного коня, был задушен змеями вместе с сыновьями. Факты сохранились у меня в памяти, и тогда я подумала, что он похож на одного из этой скульптурной группы. Такая же поднятая голова, изгиб шеи и взгляд человека, погибающего от удушья.

— Что? — спросил он.

Я смущенно усмехнулась, словно меня поймали с поличным.

— Почему ты так на меня посмотрела?

— Я вспомнила тот момент, когда мы первый раз увиделись. А ты помнишь?

— Ты спускалась по лестнице.

Я закивала головой.

Он неожиданно взял меня за руку:

— Эльжбета, поехали со мной. — Эти слова прозвучали мольбой. Он вновь просил о том, что было невозможно.

— Я не могу. — Слезы навернулись у меня на глазах.

— Он держит тебя тут? — Его голос прозвучал безнадежно.

— Меня держит все… пережитое здесь, сам город и осенний Казимеж, когда сушат сливы и виден дым над крышами. Я бы не смогла жить в другом месте.