Мария Нуровская - Письма любви

А потом появился ты. Да, это было пятого мая сорок четвертого года. Я услышала звонок, вернее, мы услышали его вдвоем с Михалом. Он звучал немного по-другому, чем звонки моих учеников. Мы посмотрели друг на друга и, наверное, подумали об одном: кто стоит за дверью? Я пошла открывать. И увидела ТЕБЯ. Для меня это сразу был ТЫ. Несмотря на то что в своем первом письме я обращалась к тебе на ВЫ, я делала это больше для приличия. Я тотчас восприняла тебя как близкого человека, сама не знаю почему. Ведь я совсем по-другому относилась к остальным мужчинам. Всех их, вместе взятых, я постаралась вычеркнуть из своей памяти и оставить в той жизни вместе с норковой шубой. Твое лицо запомнилось мне мгновенно и на всю жизнь.

— Кто вы? — услышала я.

Потом ты радовался встрече с сыном, а я смотрела на вас. Всякий раз, когда ты поворачивал лицо в мою сторону, я открывала для себя твою необычную мужскую красоту. Важен был сам факт, что я это ощущаю. Промежуток между взглядом того студента и твоим был заполнен для меня мраком темной ночи. Теперь я вновь возвращалась к солнцу…

Когда Михал уснул, мы сидели вдвоем за столом в той самой комнате, где я в первый раз разговаривала с твоей мамой. Ты расспрашивал меня о подробностях ее смерти. А открытку из Освенцима положил себе в карман. Я понимала, что ты прочтешь ее без свидетелей.

— Я благодарен вам за опеку над моим сыном. Извините, но не мог прийти раньше… Думал, он живет со своей мамой, — не глядя на меня, говорил ты. — Теперь я отвезу его к родственникам в Кельцы.

Так ты давал понять, что моя миссия закончена и я должна собрать чемодан и уйти. Только у меня не было чемодана. Я сидела перед тобой в одежде твоей жены, в ее туфлях. Не знаю, заметил ли ты это.

— Вам есть куда пойти? — спросил ты. Точно так же спросила меня тогда твоя мама.

— Да, — коротко ответила я.

Я пошла якобы умыться, а сама просто закрылась в ванной, как в первый день после выхода из гетто. Теперь ты получил право на Михала. Но я не могла отдать его тебе. Девять месяцев мы были с ним вдвоем, столько же носят ребенка в материнской утробе. За это время мы создали с ним свой мир, свою жизнь, и нам не нужны были пришельцы. Ты, конечно, не чужак, нет. Однако именно ты стремился нас разделить. Когда, выходя из ванной, я неожиданно увидела тебя, то решила, что ты передумал и собираешься забрать свои слова обратно. Однако услышала:

— Михал куда-то делся!

— Он перебрался ко мне в постель, — спокойно ответила я.

— Как это перебрался к вам? — не понял ты.

— Мы спим вместе с тех пор, как остались одни.

Я не добавила даже, что Михал ложится сначала в свою кроватку, а потом уже оказывается на моем топчане. И каждый раз я должна выпрашивать у него кусочек свободного пространства.

— В одной постели? — недовольным голосом переспросил ты.

— С ним не было родителей, он потерял любимую бабушку… Мальчик чувствовал себя очень одиноким…

Ты наморщил брови:

— Но теперь с ним отец.

Босые пятки Михала болтались в воздухе, когда ты уносил его в детскую. Я усмехнулась. Наверное, такой же недоброй усмешкой я одаривала когда-то и твою маму. В эти минуты я думала о себе плохо. Собственно, я и раньше не особенно себя ценила, всегда ждала одобрения с чьей-либо стороны. А потом стало еще трудней, потому что каждый раз я спрашивала себя: что думают о Кристине, а что бы подумали о Эльжбете?.. Итак, ты перенес Михала в его кроватку. Но, когда ты ушел в ванную, мальчик, как лунатик, перелез через сетку своей кроватки и, оказавшись в моей комнате, вновь улегся у меня. Не знаю, зашел ли ты к нему еще раз. А если да, то что подумал? Захочешь ли ты утверждаться в своем доме ценой ребенка?..

Утром за завтраком ты сообщил Михалу, что он поедет к кузине, а папа, дескать, будет его навещать.

— А почему мы не можем остаться здесь? — спросил мальчик. Ему и в голову не приходило, что нас можно разделить.

— Меня часто не будет дома, — ответил ты.

— Но будет Кристина.

Ты покачал головой:

— У пани Кристины есть свои дела, она не может бесконечно заниматься только тобой. Теперь, когда я вернулся…

Михал резко вскочил. Перевернув локтем молоко, он бросился ко мне и крепко обнял за шею.

— Зачем ты вернулся? Зачем ты вернулся? — повторял мальчик.

Ты посмотрел мне прямо в глаза, и это был очень серьезный взгляд. Михал же в это время не на шутку разрыдался.

— Он очень к вам привязан, — медленно начал ты.

Оторвавшись от меня, Михал встал в позу уличной торговки и начал выкрикивать через плечо: