Виктор Голявкин - Избранные

— Ничего не было, — поддакнул я.

Возле нас собирался народ, зеваки, завсегдатаи.

Прошли в зал.

И-И предложил мне сесть на скамейку, посмотреть, как разрядники тренируются, если у меня со временем в порядке. Я ответил, что со временем в порядке, сел на скамейку, все время прикрывал нос ладонью. Тренировка разрядников во многом отличалась от нашей. Они бились крепко в спарринге и на снарядах занимались до одурения. Как резко они отличались от нас своим умением! Один из ребят, щупленький, но мускулистый, подошел ко мне, сел рядом.

— Где это тебя так? — спрашивает.

— Известно где.

— Крепенько.

— Ладно, сам знаю, что крепенько, лучше тебя.

— Да ты не обижайся, меня знаешь как лупят, а я ничего. Продолжаю. Бокс — дело такое, если начал, никогда не бросишь, засасывает. Подумаешь бросать, а как вспомнишь прошедшее — не можешь. Не горюй. У тебя первый бой?

— Первый.

— А у меня шестнадцать.

Я посмотрел на него с уважением.

— Много выиграл? — спросил я.

— Ни одного.

Я думал, он шутит.

— Как же так?

— Удары я слабо переношу, поэтому и происходит. Частые нокдауны и все такое. Заденут вроде бы несильно, а я готов. Но бросать не собираюсь. Хотя бы один бой выиграю, тогда, может быть, брошу. И то не уверен, вдруг, наоборот, потянет — рубикон перешагну: Так что ты не переживай, держись, парень!

Он мне понравился своей искренностью, откровенностью, упорством. Шестнадцать боев проиграть подряд и в тоже время не отчаиваться! Есть в этом и бесспорная бесперспективность, все равно он ни черта не добьется, раз такой слабак, но мужественный паренек, ничего не скажешь.

— А как твоя фамилия? — спросил я, сам не знаю зачем.

— Дубровский, — сказал он, явно польщенный.

— Покажи Мамедову свой нырок, Дубровский! — позвал его И-И.

Мой утешитель сорвался с места показывать нырок Мамедову. Как видно, он был техничный паренек, умел он многое и знал, но проигрывал из-за физических данных — совершенно не выносил ударов. Симпатичный Дубровский. Чем-то он меня окончательно успокоил, даже устыдил, с его необычным послужным списком.

Досидели до конца тренировки. Вышли с И-И последними.

— Почему я так ужасно проиграл? — спросил я. — Ведь я шел вперед, атака — лучшая защита, не ваши слова?

— Вперед — это еще не все. Надо и вглубь одновременно.

— Как то есть вглубь?

— Соображать.

— Неужели я совсем не соображал?

— Ты прешь как бык. Бык кидается на красное, но ты же не бык! Великие боксеры боксируют, словно поют. Легкость — вот что важно! Ноги уже! Уже ноги, братец! А голову ниже! Карпантье скользил по рингу, он был легок как бабочка, быстр, как ягуар, а удар его, резкий, как молния, поражал, точно смерть. Но он не был быком. Никто из великих боксеров не был быком. Быка можно свалить очень быстро, с его бычьими мозгами…

Мне вдруг показалось, он начнет меня оскорблять сейчас, не хотелось мне этого.

— А Дубровский здорово соображает? — спросил я.

— Дубровский — трагик. Между прочим, он неплохо соображает, даже помогает ребятам советами. Он способен уходить от ударов, но малейший удар его сваливает. Удары он не держит, боксера из него, конечно, не выйдет.

— Зачем же ему тогда боксом заниматься?

— Ему нравится.

— Мало кому что нравится!

— Мне он тоже нравится, — сказал И-И, — черт бы побрал эти данные, которых у него, к несчастью, нет…

— Парнишка, с которым я боксировал, очень сильно бил, — сказал я, — у меня болит все тело, клянусь вам.

Он вдруг прошептал мне в ухо:

— Этот парнишка боксирует два года, к твоему сведению.

— Как?!

— Не хотел я тебе говорить, но не выдержал.

— Это же несправедливо!

— Не было пары.

— А я при чем?

И-И такие встречи практиковал, как потом выяснилось, чтобы закалить, умерить прыть, проверить новичка. Специально все подстроил. Полезно это или нет — сказать трудно, но жестоко. Да и способному в потенции боксеру можно отбить навсегда охоту к боксу.

— Все-таки он меня ни разу не сбил! — воскликнул я.

— Вот видишь!

— А я его сбил в первом раунде!

Как всегда, ей хотелось «отчебучить», подскочила ко мне сзади на улице, потянула за рубашку, и я обернулся.

Видок мой Ирку поразил.

— Ой, мамочки, что это с тобой?

Я растерялся, прикрыл нос ладонью. Отправился за картошкой, вот те на! Болтаю сеткой и молчу.

— Ой-ой! — Она меня рассматривала своими большущими круглыми глазищами, а я готов был сквозь землю провалиться — очень уж неподходящее время меня рассматривать. Дома надо сидеть с такой физиономией, а не шляться по городу: каждый будет тебя останавливать, интересоваться, надоедать.