Забылись все арфистские разговоры, как утренний туман.
«Во что бы то ни стало! — думал я. — Во что бы то ни стало!..»
Зажегся свет в зале, люди стали выходить, а удары гонга звенели еще в моей голове, трах-трах! Есть!.. Пять — шесть — семь — восемь — девять! Аут!.. Внутри меня прыгает и скачет какой-то маленький зверек, и кажется мне: стою я в углу ринга, держась за канаты, бьет гонг! Я иду вперед. Раз! Раз! Раз!..
Я дернулся на стуле, и кто-то надавил мне громадной ладонью на голову, и густой голос сказал:
— Не лезь на ноги, чушка!..
3
Я показываю свой пропуск, и меня пропускают в оперу. Я иду через служебный вход, через двор и всех спрашиваю по пути: «Скажите, пожалуйста, где здесь сцена?» В конце концов я нахожу сцену, но мне нужно в оркестр, и я всех спрашиваю: «Скажите, пожалуйста, где вход в оркестр?» А пока я стою в глубине сцены, рядом какие-то ряженые, там дальше поют двое, мужчина и женщина в старинных костюмах, я вспоминаю, что видел эту оперу, но забыл ее название. Мне скучно и нудно здесь, и совсем не интересно, а многим, наверное, было бы интересно попасть сюда за кулисы и смотреть на репетицию. Ирка, девчонка из соседнего двора, наверно, умерла бы от зависти, что вот я сейчас здесь стою. Она из-за этих артистов сквозь землю готова провалиться, а девчонка так, ничего себе, даже красивая, кому как, конечно… А та артистка, что сейчас на сцене поет, тоже ничего себе, стоит, пожалуй, постоять здесь, посмотреть на нее. Когда она кончит петь, я могу ее поближе увидеть, поглазеть на нее как следует — артистки, они бывают зверски красивые.
Я стоял и глазел на эту артистку, подходит какой-то человек в цилиндре и говорит:
— Тебе чего?
— Не беспокойтесь, — говорю, — я не заплутался, вообще-то мне нужно в оркестр. У меня занятия. Где тут, кстати, вход в оркестр?
— Какие занятия? — говорит.
— На арфе, — говорю, — занятия. Обыкновенные.
— Уходи, — говорит, — отсюда, сейчас здесь коней будут проводить.
— Каких коней? — спрашиваю.
И вправду — лошадь! Идет на меня, я в сторону, — откуда тут лошадь, не понимаю! А за первой лошадью еще несколько лошадей. На лошадях всадники. Всадники въехали на сцену и там как заорут все хором — ну, потеха! Цирк, да и только! Я стоял и смотрел, как они гарцевали по сцене и пели свои арии, пока этот в цилиндре опять ко мне не подошел.
— Я кому сказал? — говорит.
— А что вы мне сказали? — спрашиваю.
— Не болтайся тут, сейчас коней обратно будут уводить.
Тьфу, сдались мне эти кони! Я ушел, а тут как раз репетиция закончилась. Я спустился в оркестр по лесенке и сразу увидел арфу и Рудольфа Инковича. Он возвышался над всеми со своим золоченым инструментом. Я пошел прямо к нему, протискиваясь между оркестрантами. Рудольф Инкович как будто мне обрадовался, а я, наоборот, старался делать недовольное лицо и даже слегка морщился, хотел показать всем своим видом, что мне вовсе нежелательна вся эта музыка. Но он и внимания не обратил на выражение моего лица. Его, наверное, мое лицо совсем не интересовало. Его, по-моему, только арфа интересовала. Он поздоровался со мною за руку и говорит:
— Дружочек, бери инструмент, вот так, и понесем его вон туда, в то отверстие, только осторожно…
— Зачем? — спрашиваю.
— А ты не спрашивай, — говорит, — когда тебе взрослые советуют, ты уже вышел из возраста почемучки.
Мы с ним протащили арфу через это, как он выразился, отверстие, через небольшой коридорчик, и очутились в комнатке. Рудольф Инкович тяжело дышал и сосал леденец. Громоздкая штуковина. Он все повторял, когда мы волокли ее: «Осторожно, я очень прошу, осторожно, это единственная вещь в своем роде…»
— Это только сегодня, — сказал он, все еще тяжело дыша, — это только сегодня, чтобы не пропускать уроки. В другой раз мы этого делать не будем, ты придешь, когда никаких репетиций не будет… И мы с тобой будем заниматься там, на месте… А сегодня… видишь ли… так вышло… оркестранты должны репетировать…
Мне-то все равно было, где мы будем заниматься. Я меньше всего об этом думал.
— Ну что ж, начнем… — сказал он.
Он велел мне сесть на стул, я сел, а он все советовал придвинуть стул к арфе поближе, и я двигался вместе со стулом и в конце концов так приблизился к арфе вплотную, что Рудольф Инкович сам отодвинул меня вместе со стулом назад.
— Вот так, — сказал он. — Вот на таком расстоянии ты должен находиться от арфы.
На таком так на таком, думаю, пусть будет так.
— Я знаю, — сказал он, — с тобой придется повозиться. Но я терпеливый человек. Для твоего отца я все сделаю. Ведь мы с ним большие друзья, как-никак в прошлом мы с ним служили в музыкантской команде, только я тогда играл на трубе, а твой отец шпарил на барабане, не ахти, правда, папаша твой музыкальный, весь оркестр, вспоминается мне, бередил, случалось… Мда… Приятно вспомнить… Очень забавно вспомнить! Но в жизни, как известно, происходят перемены… А сейчас молодежь пошла — безобразие, курят и все такое, даже водкой забавляются.
Читать дальше