Генрих Сапгир - Летящий и спящий

на стуле женщина простая

как тишина среди базара

вяжет и вяжет

не уставая

что-то длинное из мохера…

так же сидела она у дороги

когда Робеспьера

везли на телеге

видела косицу и спину —

солнце било в глаза —

и вопила:

«На гильотину!» —

не переставая вязать

в тряпках что навалом

белым синим алым

роются парижанки

быстро и жадно

и безошибочно по-французски

тащат из кучи

юбки и блузки —

удача и случай

нет ни краски ни прически

карие глазки

узкие губы

но движения бедер —

облипает их ветер —

млеют арабы

столько пыли

и мусора в этом поле! —

кажется шкафы часы и стулья

со всей земли

сто лет сюда свозили

медь и железки

доски на воске —

человек

купил сундук

сам не зная зачем

несет подпирая плечом

расступаются: мерд! —

толпой стерт

и кто-то стремительный

почти незримый

как ветер свежий

закутан до самых глаз

кажется

в белый атлас

идет

рассекая народ

на бедуина похожий

(а может на бабуина?)

кто же он? кто же?

на торге не нужен

но неизбежен

как вечером ужин

люди стараются не смотреть

отворачиваются…

да он и ни с кем не рифмуется —

смерть

июль 1995. Париж

Был Париж Александра Дюма-отца. И силуэт его сохранило время. Был Париж Оноре де Бальзака. И сейчас можно узнать особняки и мансарды. И Париж Мопассана, кое-что осталось, например, места, где на Сене купались и катались на лодках летом. Остался Париж Хемингуэя, и ресторан «Купол» стоит на прежнем месте. Можно еще увидеть Париж Жоржа Сименона и Раймона Кено. Даже лица сквозят.

Вот еще один, небольшой, но вполне персональный Париж.

Мы с приятелем идем вдоль галереи напротив Лувра, сувенирные лавчонки на каждом шагу.

— Смотри, какая большая женщина.

— Могучая и кучерявая, как негр.

— Как она жадно глядит на всю эту мишуру!

— Из Италии прикатила наверно.

— Скорее из России, из Одессы откуда-нибудь!

— Продавцы только что не хватают ее за руки.

— Да она со всем своим удовольствием.

— Есть, нырнула в пещерку. Посмотрим…

— Выходит.

— Молодец, из ушей торчит по медной Эйфелевой башне.

— А в руке сумка: вышит музей Помпиду.

— Этот китаец просто тащит ее в свой магазинчик.

— Это вьетнамец.

— Смотри, она не смущается. Она натянула на себя широкую разрисованную майку: Елисейские поля. Прямо поверх свитера.

— Хорошая подставка для Елисейских полей. Просто все кипит и дышит.

— Ей жарко. Обмахивается Триумфальной аркой — репродукцией.

— Смотри, она покупает и покупает. Серебряный Сакре-Кёр в виде подвески для ключей. Вандомская колонна, мраморная, для карандашей. А это Дом Инвалидов с открывающимся золотым куполом. По-моему, пепельница.

— Или плевательница.

— Когда она успела переодеть юбку? Смотри, выпуклый мощный зад прикрывает, волнуясь, вокзал Сан-Лазар.

— Гляди, она выше всех.

— Она растет, ей приходится нагибать голову под сводами галереи.

— Она не умещается. Она сует свою мясистую ручищу в двери сувенирной лавчонки и захватывает горстями всю эту металлическую и пластмассовую мелочь.

— Продавцы суетятся где-то между ее ног.

— Они в экстазе.

— Они что-то выкрикивают.

— Она шагает через поток автомобилей.

— Они, пренебрегая опасностью, бегут, лавируют и суют ей, цепляют на нее, бросают вслед значки, часики, клипсы, шарфы, платки, пончо и все, все…

— Зачем они это делают? Что с ними?

— Эта огромная женщина…

— Кто она?

— Эта женщина — Париж.

— А они?

— А они парижане.

На задворках Нотр-Дама на университетском берегу Сены ресторан за закрытыми ставнями — «Серебряная башня», для очень богатых. Между тем заказывать надо за полгода, не иначе. Как и что там внутри, обычный парижанин и представить не может.