Виталий Бернштейн - Долгий полет (сборник)

– Ну, Ваня, давал ты прикурить, – то ли с восхищением, то ли с осуждением покачал головой Городецкий.

– Теща по сей день в Одессе живет, не захотела эмигрировать. Веришь, я по ней скучать начал. Посылки ей по несколько раз в год отправляем… А если честно, и я, наверное, в эмиграцию не поднялся бы – это Ритулина заслуга. Уж больно тошнотворной была для нее вся советская ложь. «Едем, – говорит, – пока дверь приоткрыли. У моего отца в роду бабушка, вроде бы, еврейкой была – воспользуемся». Как я теперь благодарен Ритуле. И у Павлика совсем другая жизнь будет… Если только тут либеральные идиоты не загубят страну окончательно.

Белкин посмотрел на часы.

– Смотри-ка, время уже обеденное, как говорят здешние аборигены, пора ланч принимать. Ритуля с утра что-то там стряпала. Пошли перекусим?

– Я бы с удовольствием. Но ведь в субботу ученики у нее – не до гостей хозяйке. Да и мне пора котенка кормить. У тебя следующий свободный день – понедельник? Вот как отоспишься – и подтягивайся. Я заранее водочку в холодильнике остужу, что-нибудь приготовлю по-холостяцки, посидим, потреплемся…

Уже возле дома Белкин остановился, повернул к Городецкому посерьезневшее лицо.

– Разболтался я с тобой, Ефимыч. Делишки мои непутевые – они все в прошлом. А вот без Ритули я жизни своей не мыслю. Столько связывает – и в радости, и в горе… Ты и не знаешь, у нас до Павлика еще сыночек был. Пошел с соседскими ребятами купаться… и утонул. В четырнадцать лет. Ума не приложу как – ведь лучше меня плавал. Когда это стряслось, Ритуля сутки в беспамятстве лежала, а я тупо сидел возле нее, уставившись в окно… И вдруг подлетает к окну большая птица. Какой породы – не спрашивай, не знаю; даже какого цвета – не знаю. Но большая, распластанными крыльями полокна закрыла. Бьется эта птица о раму, влететь хочет, а я сижу, как заколдованный, шевельнуться не могу. Через минуту исчезла, будто растаяла. Ни до того, ни после в мое окно птицы не бились. Ни разу в жизни. Вот ты и скажи, могла это быть душа сыночка?.. Ничего-то мы о самом главном и не знаем… Только ты не проговорись – я Ритуле никогда об этом не рассказывал.

Задумавшийся Городецкий поехал на своем «эскорте» домой. Теперь мотор работал мягко, ритмично. Рассказ Вани о птице, как нитку за иголкой, потянул воспоминания. Встал перед глазами тот вечер в замызганной московской больнице, где лежала мама, вроде бы уже оправляясь от инфаркта. Сидя возле кровати, Городецкий с робкой надеждой вглядывался в ее лицо. А мама нарочито бодрым голосом расспрашивала о каких-то мелких домашних делах: не забыл ли заплатить за телефон, не протекает ли опять потолок в ванной. И вдруг посреди этого пустякового разговора лицо мамы стало отрешенным, глаза уставились вдаль, она, прислушиваясь, замолчала. «Что с тобой?» – испуганно спросил Городецкий. Мама вытянула указательный палец с распухшим подагрическим суставом туда, где смыкались потолок и стенка больничной палаты, глухо выдавила: «Зовут…» Волна немыслимого холода обдала сердце Городецкого, он торопливо забормотал: «Ты сыну нужна – пусть не зовут, не время еще…» Через мгновение мамино лицо приняло обычное выражение. Будто и не помня только что сказанного, она продолжила разговор о протекающем потолке. А наутро больничный врач позвонил Городецкому на работу и сообщил, что сорок минут назад мама скончалась. Наверное, прав был Толстой, когда написал, кажется, в дневнике: «Ни в какие предчувствия не верю, а в предчувствие смерти верю». Где она ждет – эта костлявая с косой? За каким поворотом?

В воскресенье утром, подождав, пока все рассядутся в кабинете, Стивенс вытащил из стола свою синюю папку. Выглядел он озабоченным.

– К сожалению, за вчерашний день следствие продвинулось ненамного. Как вы, конечно, уже слышали, единственная оставшаяся в живых террористка была убита прямо в больничной палате. За двадцать минут до того, как мы приехали. Вот судебно-медицинское заключение: смерть наступила в результате отравления цианистым калием. Составлен словесный портрет посетительницы, которая принесла яд в больницу. Удалось установить также имя отравленной – Салли Донован. В Челси живет ее муж, по-видимому, не причастный к террористическому акту; они расстались полтора года назад. В его квартире сейчас Милтон и Пол – охраняют свидетеля. Неровен час, и того убрать могут… Сразу после нашего совещания еду туда для допроса; некоторых свидетелей лучше допрашивать в их привычной обстановке, они тогда не так скованы… А как твои дела, Арчи? Что удалось выяснить о тех девяти погибших, у которых кольца с монограммой «ХС»?