Виталий Бернштейн - Долгий полет (сборник)

Соня вздохнула, погладила мужа по плечу. Тот сосредоточенно доедал плов, наклонившись над тарелкой.

В углу, на тумбочке, Борис заметил фотографию молодого парня в военной форме, с автоматом в руках.

– Сын?

– Он, Вадик. Когда в армии служил.

– Знаешь, дай мне его телефон в Чикаго, – решил вдруг Борис. – Прилечу домой и позвоню. Скажу, чтобы спешил делать добро. Пока мать с отцом живы. Сколько внимания мы родителям ни уделяем, все равно это лишь малая толика той заботы и любви, что получили от них. Когда они уходят, начинаешь понимать – не додал, не додал… Вон у Моисея в десяти заповедях не сказано о том, что надо любить братьев и сестер своих. Не сказано даже, что надо любить детей своих. Понятно, что любить надо, да все-таки не сказано. А вот о родителях сказано: «Почитай отца твоего и матерь твою». Ведь это – самое святое.

Борис потянулся к бутылке с коньяком, молча налил в рюмки себе, Ромке, Соне. Потом негромко спросил у нее:

– Можно я и Лене капну в рюмку – одну каплю только? У меня тост есть.

Соня согласно кивнула.

– Ребята дорогие, Леня, Рома, Соня, давайте выпьем за светлую память наших родителей. Я – человек неверующий. Да вот откроюсь вам – каждое утро начинаю с молитвы. Она коротенькая: «Папочка, мамочка, да снизойдет на меня ваша благодать». Если они где-то есть, как же дорого им, что не забыты. Да и мне прямая польза – если они где-то есть, уж точно замолвят там словечко за меня… Давайте же выпьем за ушедших отцов, матерей наших. За их светлую память. Не чокаясь.

Крупная дрожь, сотрясавшая тело «Аэробуса», кончилась так же внезапно, как и началась. Видимо, зона завихрения осталась позади. Борис облегченно повернулся в кресле набок, поправил поудобнее маленькую подушку под головой. И сразу заснул.

Спал он крепко, но, вроде бы, недолго. Сперва сквозь сон раздался какой-то одиночный взвизг, потом несколько разноголосых криков. Приснилось – дремотно, не открывая глаз, подумал Борис. Это, наверное, мальчишки визжат, прыгая с мостков в холодную Уводь… Но затем послышались еще крики, топот ног вдоль прохода. Борис недовольно разлепил глаза.

Еще не совсем проснувшись, он увидел перед собой бабушку с внучкой на руках. Вскочив с кресла, бабушка поверх очков смотрела с ужасом в сторону пассажира в кресле 30-С. Борис повернул глаза – полуседой, коротко стриженный затылок вяло откинулся на спинку кресла, массивная шея… И поперек нее, с левой стороны, что видна Борису, – кровавая рана с широко разошедшимися краями! Борис бросил взгляд на девочку. Пятна крови покрывали ее лицо и воротник платьица. Видимо, рана на шее пассажира была глубокой, из сонной артерии кровь фонтаном ударила наружу… Зажмурившись от страха, девочка молча прижималась к бабушке. А та, раскрыв рот, почти неслышно кричала. Ей вторили некоторые пассажиры из соседних рядов.

Места рядом с Борисом, где раньше сидела парочка ортодоксов, пусты. Девицы в белом платочке не видно. А парень в кипе – вот он, бегает вдоль прохода, орет что-то угрожающее. В одной руке – покрытый кровью нож, в другой – тяжелый пистолет. Какой-то мрачный тип, тоже с ножом в руке, возвышается в проходе с другой стороны. «Может, это мне снится? – подумал Борис. – Прямо чертовщина какая-то».

Из салона бизнес-класса выскочили, часто переступая туфельками на высоких каблуках, две испуганные стюардессы. За ними – толстяк с тонкими усиками, тоже в форме «Люфтганзы», которого Борис уже видел раньше. Толстяк грубо подталкивал стюардесс – в направлении хвостовой части «Аэробуса». Там, в буфетной комнате, сбились в кучу остальные члены экипажа. «Аллах акбар!» – заорал толстяк, размахивая ножом. «Аллах акбар!» – отозвались парень в кипе и мрачный тип из прохода с другой стороны.

В салоне раздался громкий щелчок – включились динамики. Женский голос внятно, хотя и с акцентом, объявил по-английски: «Внимание… Самолет захвачен воинами `Исламского освобождения'. Всем оставаться на местах. Каждый, кто покинет свое кресло, будет убит без промедления – наша рука не дрогнет! А если потребуется, то мы взорвем самолет!» Бабушка торопливо посадила внучку на ее место и села сама.

Толстяк с тонкими усиками подошел к парню в кипе, сказал что-то. Парень отдал ему пистолет. Потом с ножом в руке приблизился к Борису и потянул за воротник куртки.

– Вставай, собака неверная!

Подымаясь с кресла, Борис вдруг сообразил – парень произнес это по-русски!

– Я-то думал, что ты – израильский ортодокс, – сказал Борис, стараясь улыбнуться как можно дружелюбнее. – А ты, выходит, «свой», из России.