Вера Колочкова - Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс (сборник)

– Тихо, тихо, мама… – снова раздраженно пытался урезонить ее Костик. – Ты успокоишься сегодня или нет?! Мешаешь же только.

– А тетя Маша меня все равно пропишет, поняли? Она мне обещала! Она мне отказать не посмеет! И не надейтесь даже, – обиженно продолжил Славик. – Она-то как раз все понимает.

– Господи, мы так никогда ничего не решим, – вдруг громко выдохнула с тоской Нина. – Хоть трое суток будем сидеть и рвать друг друга на части, а так ничего и не решим! Давайте уже будем определяться как-то, что ли. Время-то не на нас работает! И вообще, я этим врачам не верю.

– В каком смысле? – уставилась на нее озадаченно Настя.

– А в таком! Никакой у нее не приступ, а самый настоящий инфаркт. Просто в больницу ее везти не захотели – старая потому что… Нам обязательно сегодня надо прийти к какому-то решению! Торопиться надо! Как вы не понимаете этого, удивляюсь. Развели тут базар.

Настя, Костик и Славик замолчали, сидели, смотрели на Нину, глубоко задумавшись и нахмурив лбы, подсчитывали в уме все свои плюсы и минусы и возможные варианты этих самых плюсов и минусов. И только Олег смотрел на свою женщину с ужасом. Во все глаза смотрел, будто видел ее впервые. Надо же, а ему всегда казалось, что он просто жалеет ее, такую одинокую и абсолютно не деловую, так наивно и по-детски испуганно убегающую от наступающего призрака старости, такую безысходно-богатую и никем не любимую, такую трогательно-незащищенную…

Первым нарушил молчание Костик. Встал с дивана, вышел на середину комнаты, окинул всех своим странным, ледяной голубизны с примесью легкомысленной смешинки взглядом:

– Ну что ж, господа плебеи, начнем все с самого начала. Значит, так. Голубых кровей дворян из списка исключаем. Случайно затесавшихся в него презренных альфонсов – тоже.

Мария очнулась от легкого будто прикосновения – хватит, мол, спать, вставай… Осторожно открыла глаза, уставилась в потолок. Вроде не кружится больше. И окно не такое солнечно-яркое, а серовато-сумеречное уже, и тоже на месте стоит, слава богу. А только сил никаких опять нет, даже и рукой пошевелить трудно. И дышать опять трудно… Господи, а это кто в углу комнаты сидит, тихо так, то ли смотрит приветливо, то ли улыбается жалостно. Сашенька?! Нет, не Сашенька. Кто же это… Две размытые будто тени, и не видно ничего.

– Здравствуй, Машенька.

– Господи, Наденька! Любочка! Как же вы…

– А мы к тебе, Машенька. Ты не гони нас. Поговори с нами, Машенька.

– Да как же вы здесь, сестренки вы мои дорогие…

– Да ты не бойся нас. Расскажи лучше, как ты тут.

– Да видите, живу до сих пор. И вас похоронила, и Бориску своего похоронила, а все живу! Приболела только – вздоху нет совсем. Осталась одна в хоромах огромных, деточек ваших с ума свела. Очень уж они искушаются. Слышите вон, как кричат друг на друга?

– А ты прости их, Машенька. Они и сами не знают, чего творят… Трудно им, понимаешь? Не знают они ничего, не ведают. И научить некому! Нет здесь учителей таких, каждый сам себе учитель. И мы ведь не знали! Не помнишь разве? И мы ведь раньше души твоей светлой не видели, не пытались даже и разглядеть ее. Тоже за призраками гонялись да искушались на них зазря. Вот и дети наши любовь свою, богом данную, вырождают по капельке, запихивают ее в себя, в самые темные уголки, подальше да поглубже.

– Нет, неправильно это, девочки. Любовь, она по наследству не передается, она на всех одна, только каждый в себе ей жить разрешает, как ему выгодно. Кто глаза ей закрывает, кто уши, а кто вообще с ног на голову ставит, оттого ему все наоборот и видно. Как вот Костик, внучок твой, Наденька.

– Да знаю я все, Машенька. Прости ты ему. Он ведь и сам себе не рад, бедный.

– Так а я разве не прощаю? Всю жизнь прощаю, тем и живу. А только натворят они сейчас делов с искушением, ой натворят. Перессорятся все насквозь! Сколь греха-то на душу возьмут… И как помочь им, не знаю. Надо бы встать да пойти к ним, да и объяснить все, как есть. Я ведь решила с квартирой-то этой Сашеньке помочь.

– Ты правильно все решила, Машенька. Только учти – не услышат они тебя. Глухие, слепые, жадные, как и все вы тут. В гневе они сейчас. Пожалей ты их.

– А как? Посоветуйте!

– Так мы за этим к тебе и пришли, Машенька. Пойдем с нами! Тем и детям нашим поможешь, пока не поздно, и в искушение их не введешь – ссориться-то им не из-за чего будет…

– А разве так можно? Я б ушла, конечно, только можно ли?

– Можно, Машенька, можно.

– А как же Сашенька-то? Мне ж о ней позаботиться надо. Нет, девочки, не могу я ее оставить… Она ж мне ближе всех близких, так уж получилось почему-то. Нет, нет, сестренки дорогие, не пойду я с вами! Нет. Всю жизнь вам отслужила, как могла, а теперь – нет! У меня здесь дела поважнее будут. У меня здесь еще Сашенька.